Мальчики в лодке - Дэниел Джеймс Браун

Джо Ранц и Роджер Моррис вошли в ангар. Вдоль стен сводчатой комнаты стояли деревянные стойки, на каждой из которых лежало по четыре длинных гладких гоночных лодки. Их полированные корпуса, повернутые килем вверх, сияли в лучах солнечного света, который падал из верхних окон, что придавало всему помещению ощущение торжественности, как в церкви. Воздух был сухим и неподвижным. Стоял сладковатый запах лака и свежеспиленного кедра. С высоких балок свисали выцветшие, но еще не до конца потерявшие яркость университетские флаги: Калифорнийского, Йельского, Корнелльского, Колумбийского, Гарвардского, Сиракузского университетов, а также Принстона, Массачусетского технологического института и Военно-морской академии. В углах ангара стояло несколько десятков весел цвета хвойного дерева с белыми лопастями, каждое в длину от трех до трех с половиной метров. С верхнего мансардного этажа доносились визг пилы и жужжание рубанка.

Джо и Роджер расписались в регистрационной книге для первокурсников, а затем вернулись на яркое дневное солнце и сели на скамейку в ожидании дальнейших инструкций. Джо посмотрел на Роджера, который казался расслабленным и самоуверенным.

– Ты что, совсем не переживаешь? – прошептал ему Джо.

Роджер бросил ответный взгляд на друга.

– У меня паника. Просто я веду себя так, чтобы подорвать силу духа конкурентов.

Джо улыбнулся и быстро сник. Он и сам был слишком близок к состоянию паники, чтобы удерживать улыбку на лице долгое время.

Для Джо Ранца слишком много было поставлено на карту этим днем, возможно, так много, как ни для кого другого из сидящих здесь, на берегу Монтлейк Кат, и он очень хорошо это понимал. Девушки у библиотеки, бросающие на него благосклонные взгляды, должны были заметить и то, что было мучительно и очевидно для него самого: что его одежда сильно отличалась от той, которая была на остальных студентах. Его брюки не были аккуратно отутюжены, оксфордские ботинки не были новыми или начищенными до блеска, от свитера не веяло ни свежестью, ни чистотой, а скорее затхлостью подержанной вещи. Джо ясно понимал суровую реальность. Он знал, что не принадлежит к этому миру выглаженных брюк, вересковых трубок и шерстяных жилеток, интересных идей, утонченных разговоров и пленительных возможностей, и он не задержится здесь надолго, если дело с греблей не выгорит. Он никогда не станет инженером-химиком, не сможет жениться на своей школьной возлюбленной, которая переехала за ним сюда, в Сиэтл, чтобы они могли вместе начать новую жизнь. Провал в этой затее будет означать в лучшем случае возвращение в маленький, промозглый городишко на полуостров Олимпик, без будущего, с перспективой прожить всю жизнь одному в холодном пустом недостроенном доме, изо всех сил добывая себе пропитание на случайных подработках. Может быть, если очень крупно повезет, Джо найдет еще одну постоянную работу на строительстве магистрали от Гражданского корпуса по защите окружающей среды. В худшем случае ему придется присоединиться к длинной очереди сломленных людей, стоящих у дверей благотворительной кухни, такой же, как и на улице Юслер.

Место в команде первокурсников, однако, не будет означать стипендию по гребле, в Вашингтоне в 1933 году еще не было такого понятия. Но оно будет обозначать гарантию какой-нибудь подработки на территории университета, и, в добавление к тем деньгам, которые Джо накопил за целый год тяжелого физического труда – привычным способом заработка с тех пор, как он выпустился из старшей школы, это поможет ему доучиться в университете. Но он прекрасно осознавал, что из той толпы, которая стояла вокруг него, через несколько коротких недель только небольшая горстка ребят все еще будет претендовать на место в команде первокурсников. В конце концов, в первой лодке всего лишь девять мест.

Остаток дня был занят сбором показателей и параметров. Джо Ранца и Роджера Морриса, как и всех остальных претендентов, попросили сначала встать на весы, потом к измерительной штанге и в конце заполнить анкеты для уточнения медицинских показателей. Помощники тренера и старшие студенты с планшетами в руках внимательно следили за новичками и вносили информацию в анкеты. По результатам измерений выяснилось, что тридцать первокурсников были ростом от метра восьмидесяти до метра восьмидесяти пяти, тридцать девять – до метра девяноста, шесть – до метра девяноста пяти, один был метр девяносто шесть, и еще двое достигали двух метров и «почти касались облаков», как впоследствии написал один из присутствовавших спортивных корреспондентов.

Руководил всем процессом стройный молодой человек с большим мегафоном в руках. Том Боллз, тренер команды первокурсников, и сам был в прошлом одним из гребцов университетской сборной. У него было приятное лицо с немного узковатой челюстью и мягкими чертами. Боллз был выпускником исторического факультета и сейчас работал над получением степени магистра. Он носил очки в проволочной оправе и по внешнему виду очень напоминал ученого – из-за этого многие спортивные обозреватели стали называть его «профессор». Та роль, которую ему предстояло сыграть этой осенью, как и каждой предыдущей, и правда была во многих смыслах ролью педагогической. Каждую осень, когда его коллеги на баскетбольной площадке или на футбольном поле впервые оценивали перспективы первокурсников, они могли использовать то, что мальчики уже играли в старшей школе и знали, по крайней мере, основы этих популярных видов спорта. Однако почти никто из молодых людей, столпившихся у входа в лодочную станцию этим днем, никогда в жизни не держал весла и уж тем более никогда не пробовал управлять судном столь чувствительным и суровым, как академическая гоночная лодка. Усложнялся отбор тем, что все парни были довольно высокого роста.

Большинство из них были городскими жителями, как и те, что расположились на лужайке у библиотеки. Дети адвокатов и бизнесменов, они были одеты с иголочки – в шерстяные брюки и вязаные жакеты. Некоторые, как и Джо, были сыновьями фермеров, рыбаков или дровосеков, взращенные туманными прибрежными деревнями, сырыми молочными фермами и дымными пилорамами, раскиданными по всей стране. Повзрослев, они научились искусно владеть топорами, баграми и вилами, и благодаря этой работе у них были широкие плечи и крепкие руки. Боллз знал, что их сила была полезна для спорта, но гребля – он, как никто другой, понимал это – являлась искусством настолько же, насколько и физическим трудом, и острый ум был настолько же важен, насколько важна была грубая сила. Лодка шириной всего полметра вмещала в себя около семисот пятидесяти килограммов живого веса, и чтобы двигать ее по воде с хоть каким-нибудь подобием скорости и грации, необходимо было сначала изучить, усвоить и привести в правильное и точное исполнение тысячу мелких нюансов. И в течение нескольких следующих месяцев ему надо будет научить этих мальчишек, по крайней мере, тех немногих, кому удастся попасть в команду первокурсников, каждой мелочи из этой тысячи деталей. Но не только мелочам ему придется обучать: смогут ли деревенские мальчишки справиться с интеллектуальной стороной этого спорта? Хватит ли у городских мальчишек стойкости для того, чтобы просто физически выжить? Боллз знал, что большинство из них не справится.

Еще один высокий мужчина спокойно наблюдал за происходящим, он стоял в широком проходе лодочной станции и вертел в руках шнурок, на котором висел ключ общества «Пси Бета Каппа». Он, как всегда, был безупречно одет: костюм-тройка, белоснежная рубашка, галстук и котелок. Элвин Албриксон, главный тренер всей гребной программы Вашингтонского университета, был очень придирчив к каждой детали, и его стиль одежды давал людям понять: он здесь главный и он очень занятой человек. Элу было всего тридцать – он был настолько молод, что ему сразу приходилось выстраивать четкие границы между собой и студентами, которые тренировались под его руководством. В этом очень сильно помогал костюм и ключ «Пси Бета Каппа». Помогало и то, что он был очень привлекательным от природы, с телосложением истинного гребца, коим он и являлся. В университетской команде, которая выиграла национальные соревнования в 1924 и 1926 годах, он был загребным веслом. Высокий, мускулистый, с широкими плечами, Албриксон обладал скандинавскими чертами лица: высокие скулы, точеный подбородок и холодные, серо-стальные глаза. Это были такие глаза, одного взгляда которых достаточно, чтобы заставить замолчать любого, кто осмелился усомниться в его словах.