Осень на краю - Елена Арсеньева

Умница, какая умница эта маленькая уродливая метиска,шестнадцать лет назад родившаяся от совершенно невероятной связи китайца иженщины из племени гольдов! Китайцы – довольно красивая раса, причем несмотряна то, что здесь, в Х., им приходится заниматься самой незначительной работой:огородничать, портняжить, торговать всякой, как говаривали в старину, мелкойщепотью, несмотря на то, что они почтительно кланялись всякому русскому,приговаривая: «Дластуй, капитана! Дластуй, мадама!», несмотря на кличку«ходя-ходя», которой их называли все, от мала до велика, в Х., внутри своего кланакитайцы умудрились сохранить национальное достоинство и весьма блюли чистотусвоей крови. Гольдов и гиляков, обитателей амурских низовьев, жившихисключительно рыбалкой да охотой, считали никудышными дикарями и откровенновыказывали им свое презрение. Однако китаец Чжэн все же обрюхатил плосколицую,узкоглазую, кривоногую рыбачку, изредка торговавшую на Плюснинке, на Нижнембазаре, кетой. И вот как-то раз она приплыла в Х. на оморочке (так гольдыназывали узкую, длинную, долбленную из дерева лодчонку, которая управляласьдвухлопастным веслом), бросила ее на базарной пристани и, переваливаясь, точноуточка, придерживая руками выпуклый живот, отправилась к дому, где жил самТифон-тай, старый и очень богатый китаец, глава китайской общины в городе Х. иего окрестностях. Именно перед его домом уселась беременная гольдячка прямо намостовой и сидела так, потупившись, молча, не трогаясь с места, прикрыв узкиеглаза толстыми веками и понурив голову, волосы на которой, по обычаю, былисмазаны ворванью, отчего напоминали толстые, жирные черные нити.

Китайцы, следуя примеру Тифон-тая, ходили мимо нее, словномимо пустого места. Женщина сидела сутки и еще сутки, не проглотив ни куска, невыпив ни капли воды, даже за нуждой не отходя, только сосала свою длинную трубку,в которой уже давно кончился табак (гольдячки без этих своих трубок, набитыхкрепчайшей махоркой, шагу не шагнут!), являя собой молчаливое олицетворениетерпения и покорности. А потом вдруг повалилась на бок и принялась возить побулыжнику ногами, стонать и задирать на себе ровдужный, [1] вышитый тусклымгольдяцким бисером халат. Тифон-тай, несколько раздраженный затянувшимсяприсутствием рядом со своим домом низшего существа, послал служанку посмотреть,что затеяла эта дикарка. Служанка засеменила своими маленькими, изуродованныминожками, раскачиваясь, словно тростник, колеблемый ветром (собственно, именноради этой походки китайцы и перебинтовывали женские ножки, сгибая их наподобиекопытца), выбралась кое-как за ворота, наклонилась, прикрываясь веером, надслабо стонущей женщиной, а потом громко ахнула и со всей возможной прытьюустремилась обратно, громко стуча деревянными подошвами своих туфель. Воротясь,она доложила, что «дикарка» затеяла рожать ребенка и одновременно «уходить вбуни». На языке гольдов это означало – уходить к праотцам, то есть умирать.

Тифон-тай быстро считал не только деньги. Он мигомсообразил, какой урон его репутации среди русских «капитана» и «мадама» нанесетсмерть беспомощной женщины у ворот его роскошного дома, и приказал подать ейпомощь. Но оттого ли, что предки гольдячки уж очень хотели ее видеть, по другойли какой причине, однако та вскоре умерла. Правда, перед тем как навеки закрытьглаза, она успела прошептать по-русски (это был язык международного общения вгороде Х. и вообще на Дальнем Востоке, даже наглые американскиекитобои-браконьеры принуждены были его учить!), что отец ее ребенка – китаецЧжэн…

Тифон-тай не унизился до того, чтобы подвергнуть сомнениюслова умирающей. А припертый к стенке Чжэн не унизился до того, чтобыоправдываться. Он просто-напросто к исходу дня ушел из Х., благо был еще молоди не обременен семьей. Больше о нем никто и никогда ничего не слышал. Ну амалявка, названная почему-то Сяо-лю, что означало «уточка», выросла междуузенькими улочками «шанхая», китайской слободки, и русскими улицами. Видимо,инстинктивно ощущая себя чужой и среди китайцев (нечистая кровь, косоротились онипри виде ее, наполовину гольдячка, дикарка!), и среди гольдов, которые еевообще сторонились и при встрече начинали делать руками охранительные знаки(ребенок, стоивший жизни матери, считается у гольдов существом опасным,отмеченным печатью зла), Сяо-лю тянулась именно к русским. Тем паче чтоТифон-тай, повинуясь непонятной причуде сердца, а может быть, как и всегда,трезвому житейскому расчету, приказал крестить девчонку в православной церкви(к слову сказать, именем Пелагеи). Впрочем, Сяо-лю выросла не слишком-тоистовой христианкой: молиться не умела, к Богородице относилась почему-тонеприязненно, однако обожала младенца Христа. Из нее каким-то образомполучилась удивительная нянька: заботливая, любящая, веселая, нежная. К тому жеона была неглупа, молчалива, послушна, не гнушалась никакой работой по дому,что весьма роднило ее с китаянками, зато уж неприхотливостью могла поспорить слюбой гольдячкой. Курить, правда, не курила, но, как и все обитатели амурскихберегов, до одури любила крепчайший, непроглядно черный горячий чай, желательнос диким таежным медом.

Когда ее покровитель умер, Сяо-лю прибилась на задворкивоенного лазарета, что стоял на Артиллерийской горе, над самым Амуром:кормилась солдатскими объедками, которые выискивала украдкой среди отбросов.Там ее и увидела милосердная сестра Елизавета Васильевна Ковалевская, водившаядружбу с семьей купца Васильева и знавшая, что Васильевы опекают высланную изЭнска беременную «политическую» Марину Аверьянову. Когда Марине пришло времярожать, Сяо-лю, отмытая в лазаретной бане и приодетая в новый сатиновый халат,уже хозяйничала в ее избенке близ кладбища. Марина не могла нахвалитьсянянькой, которая обожала Павлика и клялась в вечной благодарности своей «мадамеМаринке». Ну что ж, очень скоро станет ясно, что понимает Сяо-лю под словом«благодарность»…

О нет, не слишком скоро, рассудила Марина. Раньше чем заполчаса ей не обернуться. Ножки-то у нее проворные, слов нет, однако покадобежит до вокзала, пока растормошит спящих полицейских, пока те возьмут втолк, о чем лопочет перепуганная девчонка… На счастье, по-русски Сяо-лю говоритвполне хорошо, хоть и коверкает язык, как все китайцы. И Марина невольноулыбнулась, представив, как Сяо-лю начнет причитать в участке: «Ой, капитана,скорей безай! Хунхуза дверь ломай, мадама Маринка убивай, Павлисика убивай!Скорей левольвера, саску забирай, безай, спасай!»

Ну, что хунхузами китайцы называют разбойников, всемизвестно. Может быть, и в самом деле городовые с револьверами и шашками быстропридут на помощь…

Павлик сонно вскрикнул, и у Марины замерло сердце.

– Господи, – пробормотала она враз пересохшими губами, –помоги!