Иесинанепси / Кретинодолье - Режис Мессак

И там, в который уже раз, нас встретили беспорядками, смахивающими на самый настоящий мятеж. Несмотря на искупительные дары в виде разнообразной снеди — на сей раз не принятые, по крайней мере сразу же, — два наших кретина, которых мы поставили в авангарде, были встречены воем, ворчанием, рычаньем вкупе с харканьем, рыганьем и метанием всяческих испражнений. Наши кретины бросились в отступление. Они явно струхнули. Что касается Пентуха, остававшегося подле нас, дабы служить переводчиком, тот демонстративно зажимал себе нос. Сеньор вдруг стал весьма привередливым.

Картина была и впрямь, как всегда, неприглядной. Грязь, гной, гуано; повсюду мразь. Оскалы, гримасы, закатившиеся глаза, животы-мешки, конечности-палки, стопы-ласты, волочащиеся по липкой земле, как аллигаторы. В углу какая-то самка держала на животе гротескного сопливого недоноска. Сопливого буквально, так как из обеих ноздрей текла клейкая слизь. Увидев это, мать языком слизнула сопли и утерла ему нос. Нежность или гурманство? Меня чуть не вытошнило.

Тем временем в бурлящем, гудящем и смердящем хаосе шум и гвалт только усиливались. Дело могло принять скверный оборот. Внезапно один из наших подопытных, наименее развитый, Мутлух, бросился к матери сопляка и обхватил ее. Сначала я подумал, что сейчас будет драка. Но быстро понял, что сближение имело совсем иной характер… О, они вовсе не стеснялись! Сопляк по-прежнему болтался на обвислом бурдюке материнской груди, а мать, уже лежа, отдалась, но, кажется, не очень охотно. Не могу выразить, до какой степени это совокупление было омерзительным. Я невольно повторял про себя, в ужасе, обливаясь холодным потом: «Неужели мы вот такие, когда?..» Чтобы отбросить эту мысль, я обратился к Пентуху.

— Это его… подруга? — спросил я, указав на Мутлуха и самку.

Его ответ я понял с трудом. Правда и то, что все это время я был не очень внимателен. Меня обуревали впечатления от происходящего. Наконец я осознал то, чтó он мне ответил, то, чтó он повторил, заметив мое непонимание. «Это его мать. Это его мать». Его мать? Сначала я подумал, что ослышался. В наших с Пентухом разговорах такие ошибки случаются часто, несмотря на его быстрые успехи. Но мне вскоре пришлось понять, допустить… Если вдуматься, это не так уж и недопустимо. Похоже, что в соответствии с нравами и обычаями кретинов маленькие самцы сперва являются сексуальной собственностью матери. Они резвятся только с ней, создавая нечто вроде гарема. И лишь позднее эмансипируются с другими самками; но есть и такие, которые не раскрепощаются никогда. Набросившись на свою мать, Мутлух явил доказательство своей сыновьей любви и в то же время воздал должное обычаям Кретинии. Он одновременно возвращался в материнское лоно и в лоно своего народа. Вот почему, уходя, мы смогли оставить его у кретинов. Рехнух, казалось, заколебался. Похоже, он задумался, последовать ли примеру Мутлуха или… Но в итоге вернулся с нами.

10 июля. — Да, но в тот же вечер от нас ушел, чтобы вернуться в пещеру красных костей. Ну вот, попытка Бабера удалась. На что я ему, поздравляя, и указал.

— Лишь бы она не слишком удалась, — ответил он.

Этот человек всегда недоволен. Однако я понимаю, что он имеет в виду: он боится, что у его подопытных эффект от лечения бесследно пропадет, он боится, что при контакте с сородичами они вновь впадут в полный кретинизм. В таком случае его эксперимент провалится. И придется начинать заново.

12 июля. — Очередное, вместе с Пентухом, посещение пещеры красных костей. Приняли нас скверно. Кидались камнями. К счастью, это пемза (остров, должно быть, вулканического происхождения), а рукам кретинов не хватает сил. Подождем. Возможно, их плохое настроение пройдет. А погода почти не меняется: все время дождь и хмарь, хмарь и дождь.

13 июля. — Погода чуть улучшилась, и сегодня утром мы с Пентухом опять вернулись к пещере. Увы! В отличие от погоды настроение кретинов ничуть не улучшилось. Они проявляют не только опасение, но еще и открытую враждебность. И, кажется, теперь у них появились караульные, которые извещают о нашем приближении. Возможно, это доказательство интеллектуального совершенствования, но профессор ожидал не таких результатов. Если они эволюционируют, то к насилию, жестокости и воинственности. Во всяком случае, приняли нас прохладно. Я говорю «нас», так как Пентуха его бывшие сородичи отныне полностью приравнивают к человеку. Они уже совсем не признают его за своего. Фактически теперь он почти нормальный. Как большой ребенок, и таким, вероятно, останется навсегда. Мягкий, робкий, чуть пришибленный, чуть глуповатый, слегка сутулый, с впалой грудью, вид страдальческий и поза жертвы. Напоминает больного юношу Мильвуа, славного молодого человека, на которого обрушиваются незаслуженные несчастья и неожиданные катастрофы, а он даже не осознает, что с ним происходит[61]. Думаю, Пентух был счастливее в свою бытность кретином.

Дойдя до начала крутого и скользкого склона, ведущего к пещере, мы уловили признаки суматохи и возбуждения; крики, ропот, шум перебранки; несколько камней и комков мха, смешанного с экскрементами, вылетели из пещеры и докатились почти до наших ног. Затем зев скалы выблевал последний снаряд, более объемный, чем предыдущие. Это был снаряд человеческий — или получеловеческий: брюхо, этакий ком жирной грязи с болтающимися отростками, которые оказались руками и ногами с распластанными стопами и кистями. Существо распрямилось и, постанывая, встало на землю: в нем мы идентифицировали Рехнуха. Помятого, но избежавшего переломов. Он продолжал пускать нюни и слюни, скулить и ныть, растирая по уродливой физиономии слизистые слезы и кровь с сукровицей. В потоке его иеремиад невнятно звучали отдельные слова и целые предложения, но из этой тарабарщины я ничего не сумел вычленить. Пришлось задействовать Пентуха как переводчика — а мне в свою очередь интерпретировать перевод Пентуха, ибо я угадывал больше, чем понимал.

Вкратце вот что мне удалось разобрать, что мне якобы удалось разобрать. (Складывается странное впечатление: ты вроде бы понимаешь существ, с которыми постоянно общаешься, но их мысль от тебя убегает, ускользает до такой степени, что ты уже не уверен, была ли вообще какая-то мысль.) Итак, предполагаю, что Рехнух, хоть и оставшийся кретином больше чем на три четверти, теперь почти на таком же плохом счету, что и Пентух, и пещера его буквально выблевала. Более удачливый Мутлух вернулся к полному кретинизму; пускает слюни от счастья; там, наверху, со своими собратьями купается в приятной вони, киснет в дебильности, маринуется в идиотизме. Рехнуха же сгубила гордыня, как Сатану. Он слишком возгордился. (На самом деле гордиться было особенно нечем.) Прожив несколько дней с людьми, позаимствовав некоторые их привычки, Рехнух почувствовал свое превосходство над прочими, вздумал их поучать, критиковать и даже склонять к