Иесинанепси / Кретинодолье - Режис Мессак

Ватный туман, который периодически рассеивался до полос дымки, которые оставляли на скалистых пролетах широкие вязкие следы, подобные слизистым потекам гигантских улиток.

Мы скользили, спотыкались, и в любой миг каждый из нас рисковал свалиться вниз. Пентух оказался не самым ловким, несмотря на кажущуюся устойчивость своих широких стоп.

Дальше двух шагов не было видно ничего. О приближении к пещере нам подсказало обоняние; пахнуло смесью сырой кретинской вони и гнилого душка от подмоченной дождем мертвечины, ароматом sui generis[63] Кретинбурга. И действительно, вскоре открылся и поглотил нас темный зев пещеры. Никто не вышел нам навстречу, никаких криков, никакой возни. Можно было бы подумать, будто они все умерли, если бы не храп, что свиным хрюканьем возносился в туманной тишине. Когда наши глаза немного привыкли к сумраку внутри пещеры, мы различили нескольких спящих кретинов. Скученные вперемешку тела, будто сдувшиеся тряпичные марионетки, небрежно и наспех вываленные из корзины заспанного старьевщика. Некоторые, как обычно, мариновались в своих испражнениях. На первый взгляд все это напоминало клубки клейких червей или личинок — застывшее кишение, испускающее храпенье, рыганье и зловонные газы. Бабер закусил губу.

— Придется их будить.

Задача оказалась непростой. Работа — мучительной и грязной. Я взялся за дело, пытаясь пинками расшевелить ближайшую ко мне кучу.

— Осторожнее, осторожнее! — сказал доктор. — Ведь, несмотря ни на что, это все же люди.

— Вы в этом уверены?

Он не ответил мне. Принялся сначала слегка, затем сильнее трясти уродливую самку с пустыми бурдюками грудей, которые болтались на ее животе при каждом толчке.

Это длилось долго. Они бурчали, фыркали, кусались — и вновь засыпали. Дабы удерживать их в сознании, как мы уже знали, единственно действенным методом было предложить им алкоголь. Но не любой. Они предпочитали спирт, который мы подавали в пробирных чашечках из лаборатории, предварительно наполненных Бабером. Шумно выхлебывали содержимое и вскоре, оживляясь, начинали рыгать, шевелиться. Пробуждалась ревность, назревали стычки. Следовало активизировать раздачу спиртного. Несмотря на наше рвение, они проявляли еще бóльшую поспешность и в очередной раз демонстрировали свою скверную привычку опрокидывать посуду и изводить половину того, что могли поглотить. Совсем маленький кретин, раздувая щеки, сосал спирт из чашечки, затем выплевывал его прямо в лицо матери, которая продолжала невозмутимо лакать.

Доктор занимался вождями, то есть старейшинами, которых он вычислил в липкой куче спящих. Вскоре Липапчхум, Какатупуль и Як-Лухлух были совершенно пьяны. Бабер чуть превысил дозу. Но как определить верную дозу для пациентов, если они не только обжоры, но еще и безудержные пропойцы? Липапчхума вдруг вырвало. Блевотным взрывом забрызгало белый (скорее серый) халат доктора. (В Кретинодолье стирки устраиваются редко.) Какатупуль скорчился, вероятно, от сильной кишечной колики, колики вулканической, ибо тут же опростался с громоподобностью Кракатау. Затем облегченно откинулся на спину, плюхнулся в свои извержения и затих, пьяный вусмерть.

Як-Лухлух, должно быть самый старый кретин, несокрушимый старец с бородой цвета сукровицы и мочи, всклокоченной, как у угольщика — торговца углем, весь год возящегося в угольной пыли, — держался лучше всех. Он выпивал, точнее, выхлебывал порцию за порцией, но вместо того, чтобы осоветь, принялся что-то лопотать. Быстро, Пентух! Переводчик, сюда! Пентух, иди сюда!

Пентух подошел, всячески демонстрируя свое отвращение. Не притронувшийся к напитку — он не любит алкоголь или делает вид, что не любит, — Пентух все равно выглядел измученным, будто от морской болезни. Его широкий рот с опущенными уголками дряблых губ скривился в аристократическом презрении.

Бабер приказал ему слушать и переводить речь Як-Лухлуха, который, слюнявясь и бормоча, изрыгал поток бессвязных слов, причем явно раздраженным тоном. Во хмелю — то есть во спирту — он становился озлобленным. И действительно, из перевода, значительно сокращенного стараниями Пентуха, мы уловили, что речь идет о претензиях и жалобах, жалобах на нас. В подпитии старый кацик выплескивал все, что у него наболело на душе. Все и даже больше, ибо Пентух переводил намного меньше; должно быть, кое-что лукаво опускал и многое излагал вкратце. Если, конечно, не учитывать, что когда кретины выдают фразу, формулировку, то повторяют ее бесконечно. Я и сам не раз убеждался в этой речевой особенности, благодаря тем немногим знакомым мне словам их языка. Кретины способны без устали повторять раз пятьдесят одно и то же. Пентух, с высоты своего полукретинского достоинства, вероятно, полагал ненужным обременять и себя, и нас этими нескончаемыми чаяниями. Вообще-то он прав. Как бы то ни было, вот суть сетований Як-Лухлуха:

Як-Лухлух нас ненавидит. Як-Лухлух нас проклинает. Сто раз и еще сто раз («сто раз» — это фигура речи или, точнее, перевода; кретины, разумеется, не умеют считать до ста). Будь прокляты Бее, то есть мы, люди. Бее — это искаженная форма фамилии «Бабер», но думаю, слово взято из индивидуального словаря Пентуха. Ну и ладно. Он пользуется словами, которые знает, и я тоже. Тем, кто будет читать эти строки, я говорю: «Вы предупреждены. Никто вам не обещает точной транскрипции кретинской речи. Впрочем, ничего забавного в ней вы бы не нашли». Будь прокляты Бее! Зачем они сюда пришли? Мы были так счастливы до вашего прихода… (повторения ad nauseam[64]).

Бабер прервал литанию. Он, бедолага, хотел беседовать, аргументировать… Нет, мэтр определенно сдает.

— Скажите ему, что это ради их блага. Мы хотим сделать их лучше, красивее, чище, умнее…

— Что такое умнее? И потом, что с этого? По какому праву делать нас умными? Нам хорошо и таким, какие мы есть. Нет нужды быть умными.

Кому принадлежало это высказывание, Пентуху или Як-Лухлуху? Подозреваю, переводчик добавил кое-что от себя. Возможно, воспользовался случаем, чтобы свободно выразить мысли, которые бродят под его конусообразной черепушкой. Мысли, которые из уважения к Баберу он не осмеливается сформулировать от своего лица. Но это неважно. В любом случае так раскрывается кретинская душа. Если Як-Лухлух всего этого и не говорил, то наверняка так думал, если вообще способен думать.

А монолог продолжался. Теперь речь зашла о некоем Крепухе. Сначала мы подумали, что это какой-то кретин, но я вдруг вспомнил, что так они назвали одного из наших матросов, Крепона. Тот якобы время от времени сюда приходит. Зачем? Флиртовать с кретинками? Ужас! Но все может быть. Возможно, он вовсе и не приходит. Возможно, к речам Як-Лухлуха Пентух примешал воспоминания о разговорах, которые он действительно вел с Крепоном в нашем лагере. Ну и ладно!

— Крепух сказал, что так захотел Бох. Бох нас сделал неумными. Не трогайте творение Боха. Дети должны быть подобны отцам. Отцам и матерям. Кретин-отец —