Иесинанепси / Кретинодолье - Режис Мессак

идею фикс… Итак, мы остаемся здесь, с кретинами. Коррабен, посвистывая, крутится вокруг стройки, организованной на побережье, на подступах к Кретинодолью, для возведения бараков, которые послужат нам жильем и лабораторией. Компанию нам составят всего два матроса, Крепон и Вальто. Этого достаточно. Остров пустынный, а мы будем вооружены. Кретины слишком дегенеративны, чтобы быть опасными. Все устраивается как нельзя лучше: устраивается им, Коррабеном, и как нельзя лучше для него, разумеется. Капитан Портье меланхолично созерцает почти построенные бараки. Думаю, он не прочь бы и остаться. Кроме Бабера, капитан единственный, кто интересуется кретинами. Но его присутствие на борту необходимо.

2 июня. — Они уплыли. Радостный Коррабен, стоя на палубе, дружески махал нам до того момента, как «Кроншнеп» обогнул оконечность острова. Когда мачты исчезли за утесом, у меня сжалось сердце. Но не из-за симпатии, которую я испытывал к Коррабену.

Погода стоит ужасная. Шквальные порывы ветра, град, падающий с серого неба, перемежаются ливнями мокрого снега, еще более холодного, чем обычный. На грязную сочащуюся лохань Кретинодолья небо «низкое и тяжелое давит как крышка»[56], а мы наблюдаем внутреннюю сторону этой крышки, свинцовую, луженую, но тусклую, вернее, потускневшую от паров котелка, адского котла, в котором тушится кретинизм.

В нашей лаборатории — одном из двух, впрочем довольно просторном, бараке (второй предназначен для проживания) — вокруг других котелков, трубок, склянок, пузырьков и шприцев суетится профессор. В его технологии нет ничего ни особенно оригинального, ни особенно таинственного: это принцип сыворотки. Он взялся изготовить ее из секреций кретинского организма; сыворотка станет антидотом кретинизма и будет вводиться кретинам для излечения дегенеративности. Относительно деталей я отсылаю к заметкам и запискам, которые будут приложены к моему дневнику. Это всего лишь подборка личных впечатлений, и сухие подробности медицинской техники здесь неуместны[57].

Забор крови обошелся без особых инцидентов благодаря прожорливости кретинов. Мы всего лишь приманили их едой и произвели процедуру за то время, пока все они находились под воздействием веронала, которым мясо было щедро приправлено. Поэтому Бабер счастлив. Потирая руки, он разгуливает по лаборатории, которая неприятно напоминает щитовые бараки Адриана для солдат в ходе последних цивилизованных войн. «Получается! Получается!» — повторяет мэтр. Он имеет в виду, что уже получил первый опытный образец сыворотки.

7 июня. — Начались настоящие эксперименты. Но начались и затруднения. Ведь теперь надо добывать подопытных для постоянного наблюдения и изоляции на время лечения. Нам пришлось прибегнуть к силе. Это оказалось, в общем-то, не очень сложно, так как кретины — совершенные эгоисты. Им наплевать, что может случиться с другими. Лишь бы свое брюхо не сморщивалось… С помощью Крепона мы схватили одного молодого кретина, которого были вынуждены сначала связать, он кусался, царапался и плевался, как бешеная кошка. Затем напичкали его наркотиком, и вот уже два дня, как одурманенный пациент неподвижно сидит в углу лаборатории, гадя под себя и испуская вокруг зловонный дух. Впрочем, он, кажется, не ощущает никакой угрозы. Ест, ест все время, ест все что угодно. Это бурдюк на двух палках и голова огородного пугала. Голова, которая состоит прежде всего из всегда разинутой и всегда ненасытной пасти.

15 июня. — Неужели теории Бабера оказались серьезнее, чем я думал? До этого я, признаюсь, не очень в них верил. Но возможно также, что мы плохо знаем кретинов, недостаточно за ними наблюдали. Под воздействием процедур наш гость демонстрирует удивительные способности. Оказывается, у него есть имя и язык или нечто схожее с языком. Его зовут Пентух; по крайней мере, так со слов профессора, который немало времени проводит в разговорах с ним. И сообщения Пентуха позволяют ему делать настоящие открытия. Несмотря на это, я настроен все еще скептически. Во-первых, Бабер — пока единственный, кто понимает и интерпретирует язык нашего постояльца. И интерпретирует вольно — по-своему. Я не очень доверяю воображению профессора. Во-вторых, из того, что наш кретин способен говорить (если это действительно речь), не обязательно следует, что языком владеют все остальные кретины. Может быть, Бабер благодаря сыворотке просто смог обучить его говорить. Хотя, опять же, эта пресловутая сыворотка…

И все же должен признать, внешность Пентуха претерпела и продолжает претерпевать у нас на глазах значительные изменения. Он вырос; его живот, пусть по-прежнему выдающийся вперед, уже не имеет непристойной стадии ожирения, характерной для остальных гномов. Иногда в его взгляде можно даже уловить огоньки, некие проблески интеллекта.

17 июня. — Пентух определенно делает успехи. Говорит все больше и больше; даже болтает: он непомерно болтлив. Благодаря ему мы узнаем невероятные вещи. О нравах кретинов. Но правда ли мы что-то узнаем? Или сами придумываем, заставляем его придумывать по ходу, увлекшись игрой? Возможно, это лишь какой-то роман, а мы, так сказать, невольные романисты.

Хотя, кажется, жители Кретинодолья имеют язык, рудимент социальной организации и даже некую иерархию. Эта иерархия, похоже, основана почти исключительно на культе старости, тем более почтенной и почитаемой, поскольку высокая продолжительность жизни у кретинов почти не наблюдается… Это я уже отмечал. Итак, старые кретины воспринимаются как существа, которым судьба благоволит, в своем роде любимцы богов. Обычно они еще кретинистее остальных, что служит еще одной причиной испытываемого к ним уважения. В общем, это суперкретины, чей состарившийся кретинизм закоснел как шанкр, и именно они диктуют закон остальным кретинам. Они правят, если вообще можно говорить об управлении.

Что касается женщин — следовало бы сказать, самок, — у них также отмечаются рудименты цивилизации, поскольку они кокетливы и даже следуют моде. (Вот уж никогда бы не поверил!) Правда, речь здесь идет о весьма специфическом, осмелюсь добавить, сугубо кретинском представлении о моде и кокетстве. Это мода на красивые зобы. Чем болтающийся на шее кожаный мешок объемнее, бесформеннее, омерзительнее, тем женщина красивее или считается таковой. Те, у кого зоб совсем маленький или его нет вовсе (к счастью, таких немного), под разными предлогами закрывают шею листьями или какими-то отходами; а еще пытаются нарастить себе зоб, постоянно оттягивая кожу на шее или делая примочки согретой на солнце водой, так как они изобрели — якобы изобрели — такой способ.

Итак, у этих обездоленных, похоже, существуют рудименты цивилизации, культуры. Кажется, есть даже то, что можно было бы назвать системой воспитания: детей обоих полов учат восхищаться красивыми зобами и уважать старых кретинов.

23 июня. — Только что завершился период исключительно мерзкой погоды. Ветер, подобный ледяному памперо, дул безостановочно два дня и обрушивал на наши головы, то есть на крыши бараков, крупный черноватый щебень, сорванный со скалистых склонов. Будто ливень из осколков грифельной доски, которыми нас закидывали