Точка замерзания крови - Андрей Михайлович Дышев

class="p1">– Хорошо, Стас, – сказал Гельмут, когда я подошел к нему. Немец сменил солнцезащитные очки на оптические с толстыми линзами, положил на колени сумочку-визитку из черной кожи, раскрыл "молнию", вынул ручку и чековую книжку. – Я буду писать чек на сто тысяч марк, как вы хочешь, на представлятеля.

– На предъявителя, – поправил я.

– Но вы должен обещать мне, что вопрос про тот рюкзак, – он кивнул в сторону обрыва и многозначительно посмотрел на меня, – мы будем решать вместе, когда пойдем назад из "Белый Князь".

– Уболтали, – ответил я со вздохом.

Гельмут старательно вывел на чеке свою роспись и протянул листок мне.

– Берлин, – пояснил он. – Восточный филиал нацьональ банк…

– Я найду, – заверил я Гельмута, пряча чек в непромокаемый пакет на липучках. – Ну что, господа контрабандисты? Я быстро спущусь вниз и посмотрю, что там осталось от Глушкова, а вы…

С Мэд что-то происходило. Она смотрела через мое плечо куда-то назад, и ее глаза стремительно наполнялись суеверным ужасом. Я круто обернулся и едва не вскрикнул.

Метрах в пятидесяти от нас, на снежном гребне, как на коне, сидел Глушков. Его лицо, распухшее и посиневшее от безобразной гематомы, перекосила какая-то жуткая улыбка. Под ногами у него лежал рюкзак Бэла – тот самый рюкзак с долларами, а в руках поблескивал аспидным стволом "калашников".

23

– Что, не ждали? – спросил Глушков, когда я осторожно приблизился к нему, изо всех сил всматриваясь в лицо – не померещилось ли? – Я это, я, не надо так таращить глаза.

Я остановился в трех шагах от него, глядя на отечные, малиновые от гнойников пальцы Глушкова, которые приподнимали и опускли прицельную планку на автомате: цок-цок, цок-цок.

– Как ты смог выбраться? У тебя все цело? – спросил я, понимая, что любой вопрос сейчас прозвучит глупо.

– Ты спрашиваешь, все ли у меня цело? – невнятно, с трудом двигая распухшими губами, произнес Глушков. – Так вот, сука рваная. Ты, как спасатель, должен был поинтересоваться об этом раньше, когда меня унесло лавиной вниз. Но ты даже не спустился вниз, даже не свесил свою поганую харю с обрыва…

Я не узнавал неприметного героя. Казалось, что это другой человек, внешне очень похожий на Глушкова.

Он вдруг начал мелко и часто покашливать, и этот кашель незаметно превращался в смех. Глушков приоткрыл перекошенный рот, оголяя, как нечто непристойное и порочное, крепкие белые зубы, запрокинул голову назад; его трясло все сильнее, смех вырывался из его горла, как приступ надсадного кашля или астмы, и Глушков действительно задыхался, хватал фиолетовыми губами воздух, но все не мог остановиться и, дойдя почти до исступления, он поднял автомат над головой и, удерживая его одной рукой стволом вверх, выстрелил короткой очередью.

– Нет, нет, – бормотал он, все еще вздрагивая и судорожно сглатывая. Автомат уронил на колени, склонился над ним, глядя на серый дымок, вьющийся из ствола. – Никогда бы не подумал, что все так просто… Вся жизнь была посвящена глупым мечтаниям, каким-то бредовым идеям. До них, казалось, вечность, космические расстояния. А на самом деле лежали в метре – за стеночкой, за перегородочкой из бумаги. Эту перегородочку пальчиком продырявить – раз плюнуть… Но ведь не знал, боялся, сидел, идиот, в своем бумажном пакете… Боже мой, боже мой, треть жизни провести в дерьме, когда все было так близко, все так легко взять…

Он поднял лицо, провел языком по губам, покрытым черной корочкой запекшейся крови.

– Знают ли твои фрицы, что в этом рюкзаке? – спросил он, делая ударение на слове "что". – Знают ли они, что это дерьмо?

Я скосил глаза вниз. Глушков легонько пнул ногой рюкзак, и тот перевалившись с боку на бок, разлегся на снегу между нами.

Где-то писали, что с психами надо разговаривать очень вежливо и спокойно. Я попытался улыбнуться.

– Дружище! Я просто страшно рад, что ты жив. Тебе не надо волноваться, сейчас мы обработаем твои раны и тихонько пойдем вниз.

– Это ты страшно рад? – произнес Глушков и сделал гримасу, отчего его правый глаз, как и заплывший левый, тоже превратился в тонкую щелочку. – Врешь! Ты был бы рад, если бы меня размазало по склону, как клопа по простыни.

– Ну что ты! – как можно боле ласково произнес я и сделал шаг вперд. – Мы только что говорили о тебе, и я уже собирался спускаться вниз…

– Стоять! – выкрикнул Глушков и поднял "калашников", нацеливая его на меня. – Знаешь, что я сейчас сделаю? Пристрелю тебя к едрене фене, а труп сброшу вниз.

Не похоже, чтобы этот придурок был склонен к шуткам. Я замер, не сводя глаз с автомата.

– Но зачем? – тихо и беспомощно спросил я. – Я не делал тебе зла.

– А просто так, – ответил Глушков – Ты мне не нужен. К тому же, это очень приятно – убивать. Вот сейчас ты есть, мыслишки какие-то свои глупые в голове прокручиваешь, а стоит мне только чуть-чуть пошевелить пальчиком – и тебя не станет. И будешь потихоньку вмерзать в лед, пока тебя случайно не найдут какие-нибудь альпинисты. Представляешь – одно движение пальцем… Мы очень часто боимся вот так пошевелить пальчиком. А бояться ничего не надо, вот что я тебе скажу, погань.

Он слишком круто начал, но первый испуг у меня прошел, и я стал злеть.

– Чего тебе надо? Что ты меня автоматом пугаешь, чмошник ты занюханный! Ты, наврное, сильно головой ударился…

Зря я так. Глушков оказался придурком в слишком большой степени, чтобы разговаривать с ним таким тоном. Признаюсь, я не ожидал от него такой верности своим словам. Он молча поднял автомат и выстрелил в меня. За мгновение до этого, когда первобытные инстинкты вместо ума взяли бразды управления моей плотью, я мешком рухнул на снег, и почувствовал, как пуховик на плече за что-то зацепился. В ушах еще звенело, перед глазами плыло красное пятно, заслонившее собой черную дырочку ствола с вьющимся дымком, словно это была трубка кальяна, а я уже прекрасно осознал весь ужас случившегося и, боясь пошевелиться, стоял перед Глушковым на коленях. Ранен или нет, ранен или нет, мысленно повторял я и, прислушиваясь к своим ощущениям, не мог понять, болит у меня что-нибудь или нет.

– Ну что, подыхать будешь? – спросил Глушков.

– Не стреляй, – едва выдавил я из себя. Язык во рту онемел, словно я хлебнул крутого кипятка. Скосил глаза, глядя на свое плечо. Из пуховика торчал клок перьев, словно какая-то маленькая птичка, спрятавшись на плече, высунула через дырку свой хвост.

– Кажется, я промахнулся, – с огорчением