Точка замерзания крови - Андрей Михайлович Дышев

и сел в снег. Вертолет коснулся колесами поверхности снега. Лопнула фирновая доска, во все стороны побежали трещины. Из маленькой боковой форточки вертолета показала рука. Пилот то ли подзывал к себе, то ли отгонял. Гельмут все еще продолжал скованно махать руками и медленно шел под винт, как под гильотину.

Рука в форточке исчезла, открылась боковая дверка, и на снег спрыгнул один из пилотов. Не обращая внимания на Гельмута, он, согнувшись вдвое, принялся топтаться у колес. Вертолет был почти невесом, его подъемная сила уравновешивала вес, и колеса больше не погружались в снег. Пилот стал махать нам руками, словно играл на невидимом пианино. Зомбированный страхом Гельмут на деревянных ногах шел к нему и тоже махал руками. Лопасти прозрачным зонтиком вращались над его головой.

Я обернулся и посмотрел под скалу. Ни Мэд, ни Глушкова не было видно – наверное, они оба легли плашмя на снег. Гельмут, наконец-то, опустил руки. Пилот, поднимая воротник летной куртки, приблизился к нему. Ветер ураганной силы раскручивал вокруг них снежный смерч, и две фигуры казались призрачными. Мне показалось, что Гельмут кинулся обнимать пилота; он облапил его своими длинными руками, прижался ртом к виску, повернулся и показал рукой на скалу. Пилот кивнул и пошел к скале мимо рюкзака с долларами и бурого пятна, оставленных Глушковым.

Вот еще один заложник, подумал я, как о чем-то свершившемся, без всякой попытки остановить пилота, предупредить его об опасности.

Гельмут сделал то, что ему было приказано, и теперь не знал, куда сунуть свои руки и в какую сторону повернуть тело. Он продолжал стоять в вихревом облаке под "тарелкой" и крутил головой, глядя то на дверной проем, то на меня.

Я услышал два коротких, следующих один за другим, выстрела и не вздрогнул, и не удивился. Гельмут стал психовать; его нервная система уже не выносила грохота лопастей над головой, обжигающие снежные опилки. Звук выстрелов сорвал его с места. Вытаращив глаза, он поплелся в мою сторону, методично, по-рыбьи раскрывая рот. Я догадался, что он произносит мое имя.

– Иди впереди меня! – услышал я за своей спиной сорванный криком сиплый голос Глушкова. Он вместе с Мэд поравнялся со мной. Девушка, следуя современному сленгу, была никакая. Страх парализовал ее и подавил волю. Глаза ее были безумны, рот полуоткрыт, на шее проступили розовые невротические пятна. Она волокла на себе Глушкова, который, обхватив ее сзади за шею, очень натурально изображал раненого. Автомат он держал свободной рукой, уткнув ствол между лопаток девушки.

– Вперед!! Залезай в вертушку и сразу садись на пол! – сказал Глушков, сверкнув черными глазами, в которых горел азарт убийцы, открывшего счет своим жертвам. – И не забудь прихватить рюкзак.

Похоже, он был намерен угнать вертолет. Круто взял парень, ох, круто!

Я пошел к вертолету, к этой чудовищной мельнице, яростно рубившей лопастями разреженный воздух, подхватил по пути рюкзак с баксами, небрежно закинул его за плечо. Гельмут, как встречный поезд, с одуревшими глазами-фарами шел на меня. Я толкнул его плечом, приложив некоторое усилие, чтобы привести старикана в чувство. Гельмут не удержался на ногах и сел в снег.

Глушков что-то крикнул ему – уже не было отчетливо слышно из-за тяжелого рокота. Я инстинктивно пригнулся, окунаясь в снежный смерч. Казалось, что лопасти вращаются над самой головой, и если чуть-чуть приподнимешь башку, то сразу снесет полчерепа. Закинул рюкзак в темную утробу вертолета и сам вскарабкался на рифленую палубу.

Гельмут кряхтел сзади меня, шарил рукой по палубе в поисках какой-нибудь опоры. Ему было трудно, и я втащил немца за капюшон. Тот отдышался и хотел было встать, чтобы пересесть на скамейку, идущую вдоль борта, но я хлопнул его по плечу.

– Сидите на полу! – крикнул я ему на ухо.

В салон влезла Мэд. Я старался не смотреть ей в глаза – ничего хорошего в них сейчас не было, к тому же она сама вряд ли желала, чтобы я видел, как она унижена.

Глушков, опираясь о "калашников", как о костыль, влез последним, поднялся на ноги, прислонился спиной к дверце, ведущей в пилотскую кабину. Отвязал от карабина кусок репшнура и кинул мне.

– Связывай немцев!

Я покрутил в руках веревку, желая показать Глушкову, что не знаю, как можно еще примененить эту штуку, кроме как для страховки в горах и стал вязать на запястье Гельмута что-то вроде узла. Глушков, однако, халтурить не позволил и крепко двинул меня ногой в спину. Слава богу, что "кошки" на его ботинках затупились, но все равно боль была адская, и я взвыл, как попавший в капкан лось. Хорошо, что пилот не услышал этого воя, иначе выпустил бы от неожиданности штурвал. Он вообще ничего не слышал и еще не представлял, в какую гнусную ситуацию вляпался. Летчик был занят тем, что "держал" вертолет на хилом насте, не позволяя машине надавить на него всей своей тяжестью.

Я связал руки Гельмута и Мэд, сидящих друг к другу спиной, щадя их, насколько мог это сделать. Глушков толкнул меня прикладом, заставляя сесть рядом с ними и, орудуя одной рукой, принялся привязывать меня к стойке скамейки. Получилось у него не слишком хорошо, хоть он и затягивал узлы, упираясь ногой мне в плечо. Веревка сдавливала мне грудь, но кисти рук были свободны, и при удобном случае я мог бы распутаться за пять минут.

Но удобного случая в ближайшем будущем, по-моему, не предвиделось. Глушков, одержимый жестокостью, шел к своей неясной цели напролом. Он распахнул дверь, ведущую в кабину летчиков, и сразу приставил ствол "калашникова" к затылку пилота.

Мы не слышали, что Глушков кричал ему. Вертолетчик не слишком реагировал на крик и на оружие, приставленное а своей голове. Он был грузным, широкоплечим, и утепленая куртка на его спине натягивалась с такой силой, что, казалось, сделает пилот одно резкое движение, и разойдется куртка по шву. Он обернулся, через черные очки спокойно посмотрел на автомат, на опухшую рожу Глушкова, потом, возможно, заметил нас. Вертолет стал вибрировать, покачиваться – движения пилота передались на штурвал.

Глушков начал нервничать. Он не имел над летчиком той власти, какую имел над нами. Летчик не боялся Глушкова. Он еще не воспринимал этого побитого пацана с "калашниковым" в руках всерьез, как опасного противника; его, должно быть, больше беспокоило отсутствие второго пилота, и командир вертолета крутил во все стороны своей бычьей шеей, всматриваясь сквозь плексигласовые стекла. Автоматный ствол ему немного мешал, и пилот отодвигал его рукой в сторону, как ветку дерева, под которым стоял.