Два сапога. Книга о настоящей, невероятной и несносной любви - Ольга Александровна Савельева

Мы вдвоем в одном космическом корабле, точнее, вчетвером: еще же дети. И кошка. Мы снова летим. И даже если мы в турбулентности, первый пилот живой, это не автопилот, он не отвернулся к стенке, он выравнивает штурвал, лупит по всем кнопкам, меняет тумблеры и пытается стабилизировать полет.

Капитан, что делать? Я готова! Я с тобой, я помогу, я рядом. Мы вместе выравниваем этот полет и, вероятней всего, вырулим из этой мертвой петли, потому что мы команда. Мы снова летим вверх.

— Спасибо, что не ушла.

— Спасибо, что ты сильнее болезни, что ты снова смог полететь. Ты мой герой.

Я сохраню на всю жизнь этот самый дорогой в моей жизни подарок. Дороже бриллиантов и мехов, машин и яхт. Символ надежды, починенных браков, исправленных ошибок, вылеченных болезней и новой жизни, символ того, что любовь сильнее всего на свете, даже невесомости.

Этот рассказ посвящается моему мужу. В каком-то смысле он автор сценария, потому что этот сценарий мы прожили вместе и теперь вместе о нем говорим. Мой муж — это мой герой. Человек, который упал, но нашел в себе силы встать, победить болезнь и пойти вперед.

Статистика говорит, что это удается совсем маленькому проценту людей. Я верю, что, публикуя этот рассказ, мы не просто делимся нашим опытом, мы вместе спасаем тысячи людей, мы дарим веру заблудившимся во мгле людям и тем, кто давно потерял в беспросветности свои маяки.

Сальвадор

Я главная женщина в твоей жизни, и с этим уже ничего не поделаешь. У тебя, конечно, будут другие, уже есть. Разные: сладкие, терпкие, капризные, красивые, значительно красивее меня. И ты будешь мстить мне через них, будешь смаковать их тела и думать: «Видишь, я забыл тебя!»

Ты будешь яростно мстить мне за то, что я не вписалась в намечтанный тобой женский силуэт, за низкую степень покорности, за высокую концентрацию страсти, за мою личную территорию, яростно защищаемую паролями, за смех, рожденный не тобой, за право делиться сокровенным по настроению, за то, что для других у меня тоже есть запас ласковых слов, за ревность, которая живет в тебе и унижает твое достоинство, за побег из подконтрольной тебе тюрьмы, оккупированной твоими ожиданиями.

Ничего такого в моем личном пространстве нет, так, девичьи ментальные побрякушки, но мне нужен этот оазис, этот мираж, свободный от твоей власти, чтобы не забывать о себе и иногда, растворившись в твоем мире, вновь обретать себя там, в этой личностной автономии. Но ты домыслил частокол измен и предательств, ты так неистово мне не доверял, что все остальное теряло смысл. Зачем тебе женщина, в которую и которой ты не умеешь верить?

Твой внутренний мир слеплен Сальвадором, притягивает и завораживает, но все намешано и перевернуто, его трудно расшифровывать. А я не хочу трудно — хочу легко. С тобой так не бывает.

Теперь ты будешь отдавать другим женщинам то, что предназначено мне. Но они не почуют подвоха в твоей оголтелой страсти, не унюхают запаха мести, не заподозрят тени моего присутствия, спишут все на отражение своей собственной неподражаемой индивидуальности и красоты.

Женщины глупы, правда? Особенно когда дело касается их социальной оценки в глазах окружающих. Цену себе знают, понимают, что она завышена, но ни копейки не уступят.

А ты, обесточенный, будешь курить на чужой кухне, смотреть в чужое окно, транслирующее чужой двор, в чужом халате, пахнуть чужой женщиной и думать обо мне.

Я все делала по-другому, может, не так искусно и темпераментно, как она, но я была насквозь в тему, ни одного фальшивого аккорда, зеркально отражала тебя, вся настолько твоя, что даже страшно.

У нас с тобой получалось. Мы хорошо звучали вместе: чисто, виртуозно. А сейчас ты куришь, непроизвольно морщишься и хочешь в душ, потому что пережил бездарное треньканье невпопад, надрывное жужжание вместо музыки, несмотря на подозрительное соотношение бальзаковской опытности, лолитной молодости твоей партнерши и твои старания.

В сексе ничего уметь не нужно, кроме одного: чувствовать мелодию партнера и звучать ему в унисон. И тогда ты богиня независимо от опыта и стажа. Мужчина должен просто включить свою женщину, задать музыкальный ритм, провести рукой по натянутым вожделением струнам и наслаждаться совместной симфонией.

Ты готовился, надел новое, надушился сладкой хвоей, проявил чудеса выносливости, растянул прелюдию, искал губами оттенки ее звучания, пытался ненавязчиво вплести свою музыкальную партию в ее дребезжание. Технически все получилось, но ты подавлен. Ты куришь, потому что концерт провален. Хочется разбить инструмент о стену и уйти в дождливую мглу без зонта — наказать себя холодом, отмыть себя дождем.

Ты надеваешь свою помятую одежду, не выпуская сигареты изо рта, вежливо и принужденно целуешь ее, сонную, на прощание в макушку, обещаешь позвонить и торопливо уходишь в ночную промозглость, потому что точно знаешь, что больше никогда не будешь пахнуть этой женщиной.

И на замызганном крыльце потерянной во дворах многоэтажки ты стоишь и жалобно кутаешься в не спасающий от одиночества пиджак, потерянный человек, без координат и ориентиров.

Откуда я знаю, что все так? Потому что у меня то же самое. Я ищу забвения от твоей любви, целую других мужчин. Они по-другому говорят, пахнут по-другому.

От тебя пахло сладкой хвоей, ты любил гладить мое лицо, будто старался запомнить его на ощупь. Никто из других так не делает, и хорошо. Я боюсь, что ударю его, того, другого, кто будет плагиатить твой неповторимый стиль. Я трепетно берегу неприкасаемую территорию памяти о тебе и твоих повадках.

Психологи говорят, что развод по уровню стресса равен смерти любимого человека. Чушь какая. Смерть — это понятный и предсказуемый конец ожиданий и надежд, обрубленная культя будущего.

Память небыстро меняет глаголы после твоего имени на прошедшее время. Все закрыто наглухо, заколочено, все расплывчато тонет в сознании. А знать, что ты жив-здоров, что кому-то улыбаешься, берешь за руку, целуешь своими вечно обветренными губами, даришь цветы, — это пытка, растянутая во времени, безжалостная инквизиция.

Я тоже устала играть соло. Хочу закутать твою мелодию в свою и укачивать ее в ритме, понятном лишь нам двоим, хочу надеть твою рубашку и тоже пахнуть сладкой хвоей. Но ты же гордый.

Ты считаешь, что мужественность — это отсутствие мягкости. Сказал как отрезал, но ты отрезал свой кусок нашей общей мелодии. А мужественность — в способности быть мягким только с той, без которой ты не звучишь. А иначе зачерствеешь, покроешься коростой циничности и