Порочная страсть - Колин Маккалоу

– У тебя хватает сил противостоять искушению, – сказал Бенедикт с тоской. – Хотел бы я быть таким!

– Да ладно тебе, дружище, ты лучший из нас, – добродушно возразил Майкл.

– Ты правда так думаешь? Я стараюсь изо всех сил, но это нелегко. Я слишком много потерял.

– Ты потерял себя, Бен, и только. Все у тебя хорошо, просто тебе нужно снова обрести себя.

– Эта проклятая война превратила меня в убийцу. Впрочем, я знаю, что это лишь оправдание и виновата вовсе не война, а я сам: просто оказался недостаточно силен и не справился с испытанием, которое послал мне Господь.

– Нет, это все война, – произнес Майкл, загребая руками воду. – Она вытворяет что-то со всеми нами, Бен, не только с тобой. Мы все оказались в «Иксе» из-за того, что сделала с нами война. Если бы не она, наша жизнь сложилась бы благополучно. Говорят, в войнах нет ничего сверхъестественного, но я так не думаю. Может, так и есть, когда речь идет о конфликтах, о судьбе народов; может, война обычное дело для тех, кто ее развязывает, но вряд ли так думают солдаты, которым приходится воевать: для них это самое противоестественное занятие на свете.

– Но, похоже, война – богоугодное дело, – возразил Бенедикт, погрузился под воду по самую шею и, вынырнув, продолжил: – Ведь это Господь отправил меня на войну. Я не горел желанием идти на фронт, но молился, просил у Всевышнего совета, и он велел мне ждать, когда решит подвергнуть меня испытаниям. Это произошло, и вот я здесь.

– То есть все естественно, как рождение, женитьба и смерть, – криво усмехнулся Майкл. – Так, что ли?

– Вроде того. А ты после войны не думаешь жениться? – вдруг спросил Бенедикт и с любопытством склонил голову набок, словно опасался не услышать ответ.

Майкл сразу подумал о сестре Лангтри: образованной, из богатой семьи, самодостаточной настолько, что имеет статус истинной леди. За годы военной службы Майкл достаточно насмотрелся на представителей этой породы и решил держаться от них подальше.

– Думаю, нет, – произнес он наконец. – Мне нечего предложить жене. Я уже не тот, что прежде. Чтобы иметь семью, растить детей, нужно сохранить хоть какие-то иллюзии на собственный счет, а у меня их больше не осталось. Да, я уцелел на войне, но теперь оказался там, где ни за что бы не очутился, не будь войны. Ты понимаешь, о чем я?

– О да! – с жаром подтвердил Бенедикт, чтобы не огорчать друга, хотя в действительности ничего не понял.

– Я убивал, пытался даже убить однополчанина. Те заповеди, которым мы следовали в мирное время, на войне не годятся. Да по-другому и не может быть. Я поливал орудийным огнем обрубки человеческих тел, от которых даже для похорон ничего не осталось. Я собирал солдатские жетоны, копался в кровавой жиже и вывороченных кишках – в такой грязи, что и на скотобойне не увидишь. Я испытал такой страх: животный, парализующий, – кричал и рыдал как безумный. И что теперь? Я должен вырастить сына, для того чтобы и он прошел через все это? Нет, ни за что, даже будь я последним мужчиной на земле, на котором пресекся бы род человеческий.

– Это чувство вины, – проговорил Бенедикт.

– Нет, это боль и скорбь, – возразил Майкл.

Время близилось к пяти, и сестринская гостиная успела почти опустеть, когда вошла Онор Лангтри. Это была просторная светлая комната с огромными французскими окнами по двум сторонам, выходившими на веранду. Как и в соседней столовой, оконные и дверные проемы здесь защищали москитные сетки, что считалось неслыханной роскошью. Какой бы неведомый военный чин ни занимался меблировкой этой гостиной, он, несомненно, любил медсестер, потому что на плетеных диванчиках лежали подушки – смелая попытка оживить интерьер пестрым ситцем. От плесени и частых стирок узоры на ткани вылиняли и поблекли, но это ровным счетом ничего не значило. Главное, гостиная была просторной, солнечной и уютной – само пребывание здесь поднимало настроение, – а потому служила излюбленным местом отдыха медсестер.

Сейчас здесь сестра Лангтри застала лишь Салли Докин из отделения нейрохирургии, грубоватую женщину средних лет, майора, опытную военную медсестру, такую же, как она сама, измотанную, вечно усталую беднягу, неунывающую толстуху. Нейрохирургическое отделение пользовалось дурной славой среди медсестер, поскольку работать там крайне тяжело: многие пациенты не могли не только обслужить себя, но и лишились элементарных бытовых навыков. Оторванная снарядом рука не может вырасти снова, и организм обходится без нее, борется за жизнь, чего бы это ни стоило, превозмогает боль и приспосабливается. Поврежденный мозг или позвоночник тоже никогда не станут целыми, но в этом случае человек теряет не орудие, не инструмент, а способность управлять ими. Отделение нейрохирургии – то место, где даже истово верующие мечтают порой примирить христианскую мораль с эвтаназией.

Сестра Лангтри знала, что способна преодолеть любые трудности, какие бы ни встретились ей в «Иксе», но не смогла бы работать в нейрохирургическом отделении. Сестра Докин придерживалась противоположных взглядов. Наверное, это и к лучшему. Обе сестры в равной мере обладали исключительными знаниями и опытом, но их предпочтения различались в корне.

– Чай свежий, только что заваренный, и довольно неплохой, – просияла улыбкой сестра Докин. – Рада тебя видеть, Онор.

Сестра Лангтри уселась за небольшой тростниковый столик, плеснула в чашку молока, затем добавила крепкого душистого чая, настоявшегося, но еще не успевшего превратиться в отвратительное пойло. Откинувшись на спинку кресла, Онор зажгла сигарету и заметила:

– Что-то ты сегодня засиделась, Салли.

Сестра Докин весело фыркнула.

– Я, как Моисей, не спешу и вечно опаздываю. Знаешь, Господь воззвал к Моисею и сказал: «Иди, выведи народ Мой», – а Моисей слишком долго плутал по пустыне, вот и потерял работу[14].

– Нужно лишиться половины мозга, чтобы оценить эту шутку по достоинству, – усмехнулась сестра Лангтри.

– Знаю. А чего ты ожидала? Вспомни, с кем я вожу компанию.

Сестра Докин наклонилась расшнуровать туфли, потом задрала подол форменного платья и расстегнула подвязки на поясе для чулок. Сестра Лангтри успела мельком взглянуть на панталоны армейского образца, которые все прозвали «убийцами страсти», прежде чем Докин стянула чулки и бросила на свободный стул.

– Ах, душенька Онор, стоит мне подумать, как ты там, на отшибе, с полудюжиной психов, совсем одна, а помощи ждать неоткуда… По мне, так лучше три дюжины паралитиков да несколько сиделок в подмогу, но именно сегодня я тебе почти завидую и охотно поменялась бы с тобой местами.

На полу перед сестрой Докин стояло уродливое оцинкованное ведро с водой, куда она и погрузила свои ступни, короткие и широкие, шишковатые и совершенно плоские, без малейшего намека на свод, подняв тучу брызг.