Машина Судного дня. Откровения разработчика плана ядерной войны - Дэниел Эллсберг

Мне бы надо было попросить разрешения взглянуть на письма, но я не сделал этого. Не стал я расспрашивать и о деталях, когда поинтересовался, как он нашел письма. Кайзен просто сказал, что его не удовлетворило мое заключение и он продолжил расследование, в результате которого и всплыла тетрадь. Я спросил: «Что президент решил делать с этим?»

«Ничего. Он не сделал ничего. Он оставил все как есть».

Это было совсем не то, что я хотел услышать, и потому поинтересовался: «Почему он так поступает?»

Кайзен ответил: «Для лейтенанта Кеннеди еще не пришло время отменять решение Великого генерала».

Кеннеди был лейтенантом военно-морских сил во время Второй мировой войны. Во всех предвыборных кампаниях он выставлял себя героем войны, однако этот статус он заработал после того, как японский эсминец потопил его торпедный катер. Теперь Кеннеди стал главнокомандующим, но ему далеко было до верховного главнокомандующего союзных войск в Европе, вот поэтому Кайзен и сказал, что для него еще не пришло время пересматривать решения генерала, который был этим верховным главнокомандующим.

Да и в целом «время было неподходящим». Я мог понять политическую подоплеку этого, бюрократическую и дипломатическую – только что провалилась операция по высадке десанта в заливе Свиней, а Кеннеди выглядел очень бледно на фоне Хрущева во время саммита в Вене, – однако такая пассивность все равно коробила меня. Она означала, что Кеннеди и Совет национальной безопасности не собирались вникать или что-то делать с проблемой, в которой я видел чрезвычайную опасность. Если бы спросили у меня, то я бы настоял на том, чтобы Кайзен и Банди отменили эти письма или как минимум ограничили дальнейшее делегирование права применять ядерное оружие.

Однако даже простое ограничение означало конфронтацию с военными, причем не менее острую, чем в случае, если бы Кеннеди решил отозвать предоставленное Айком[6] право у CINCPAC, CINCSAC и других командующих объединенными и специальными силами. Генерал Лорис Норстад в НАТО и другие наверняка слили бы информацию республиканцам в Конгрессе, чтобы те инициировали закрытые слушания. После этого в публичное пространство просочились бы сведения о том, что Кеннеди не только идет против требований военных к обеспечению национальной безопасности, но и отменяет решение Великого генерала.

Желая избавиться от образа неопытного политика, сложившегося после событий последних месяцев, Кеннеди назначил на пост начальника штаба ВВС США генерала Кертиса Лемея, имевшего репутацию самого ярого милитариста в вооруженных силах. Он пошел на это, даже несмотря на то, что ряд наблюдателей, включая Роберта Кеннеди, докладывали ему о случаях, когда некоторые военные – и в первую очередь Лемей – вели себя безрассудно, как безумцы, совершенно оторвавшиеся от реальности. (В числе таких случаев было категорическое заявление Лемея утром в воскресенье 1962 г., когда Хрущев объявил о демонтаже своих ракет на Кубе, о том, что президенту все равно нужно нанести удар по Кубе.) Так или иначе, именно Кеннеди назначил Лемея начальником штаба ВВС 30 июня 1961 г.

Осенью 1961 г. в рамках участия в Рабочей группе по оценке системы президентского управления и контроля под руководством генерала Эрла Партриджа я договорился об интервью с начальником штаба ВВС. В разговоре с Кайзеном я обмолвился об этом, и он загорелся желанием присоединиться ко мне, чтобы своими глазами посмотреть на легендарного Лемея.

В ходе беседы я спросил Лемея, в какой мере его, как командующего SAC, беспокоит возможность неожиданного ракетного удара с советской подводной лодки по Вашингтону. Он спокойно сказал, что ему, как CINCSAC, «достаточно» его права осуществить планы военных действий в этом случае, явно намекая на письма Эйзенхауэра о делегировании полномочий, о которых я докладывал в начале этого года и существование которых подтвердил Кайзен.

Однако прежде, чем я смог развить эту тему – первое подтверждение делегирования права применять ядерное оружие, которое я услышал за пределами командования вооруженными силами в тихоокеанском регионе, – Лемей перевел разговор в такую плоскость, о которой я ранее не задумывался. Допустим, что по Вашингтону не был нанесен удар, когда поступил сигнал о вражеской атаке. Должен ли президент вообще участвовать в процессе принятия решения, даже если он жив и находится на связи?

Ни Кайзену, ни мне даже в голову не приходил такой вопрос. Мы ждали, что Лемей продолжит. По всей видимости, он рассчитывал именно на такую реакцию. Он перекатил свою сигару в угол рта характерным движением, которое, как я заметил, копировали некоторые его штабные офицеры. (Вечная наполовину выкуренная сигара Лемея придавала ему непреклонный вид, соответствующий его репутации. Я узнал впоследствии, что он использовал ее для маскировки частичного паралича лицевого нерва.) Хриплым голосом Лемей произнес риторический вопрос: «В конце концов, кто более компетентен в таком деле [в принятии решения о начале ядерной войны по сигналу тревоги]: какой-то политик, который сидит в кресле, быть может, всего пару месяцев… или человек, который готовился к этому всю свою сознательную жизнь?» Его губы презрительно скривились при словах «какой-то политик». Было ясно, кого и что именно он имеет в виду. Это был первый президентский год нынешнего политика, когда «лейтенант Кеннеди» отказался от поддержки с воздуха своего окруженного десанта в заливе Свиней. (И, как я узнал позднее, год, когда он воздержался от сноса новой Берлинской стены, а затем не стал отправлять боевые части во Вьетнам{60}, как до этого в Лаос.) Генерал, говоривший это и долгие годы стоявший во главе Стратегического авиационного командования, был человеком, который планировал и осуществлял уничтожение сотен тысяч японцев во время нанесения удара по Токио зажигательными бомбами 9–10 марта 1945 г., а пять месяцев спустя командовал атомной бомбардировкой Хиросимы и Нагасаки[7].

Я так и не узнал, почему мне не удалось подтвердить существование писем Эйзенхауэра до этого. Когда я значительно позднее задал этот вопрос Тейзвеллу Шепарду – капитану ВМС первого ранга к тому времени – после того, как Кайзен вытащил на свет тетрадь с письмами, тот клятвенно уверял, что не обманывал меня и действительно не знал об их существовании в момент нашего разговора. Если бы я не наткнулся на эту проблему в тихоокеанском регионе и не изложил ее Банди впоследствии, то, вполне возможно, никто в Белом доме еще долго не знал бы о ней.