Фабий Байл. Прародитель - Джош Рейнольдс

— Они с Абаддоном друг друга заслуживают, — сказал он пробирочнику. Недоразвитое существо подняло на него пустой взгляд. Он до сих пор не знал точно, как много они понимают, но не видел смысла ограничивать их образование. Когда-нибудь им придется самим заботиться о себе. Они должны были знать, что их ждет.

— Адаптация и эволюция, а не стагнация. Управляемая адаптация, должен уточнить. Бесконтрольные мутации, по правде говоря, хуже стагнации. Случайность нас всех погубит. — Он повернулся к телу и осмотрел его на предмет повреждений. Ничего не обнаружив, он приступил к работе. Тело принадлежало сильному псайкеру, наделенному разнообразными способностями, в том числе базовым умением контролировать органы чувств. В целях предосторожности Байл заморозил ему почти все основные нервные узлы и замедлил работу мозга ровно настолько, чтобы псайкер перестал быть угрозой, но не получил необратимых повреждений. В будущем он еще мог послужить в качестве оружия. А пока достаточно будет пробы мозга. Его способности можно было привить другим людям и усилить, создав подобие психического тумана, способного скрыть флот от чужих глаз. И Байл не сомневался, что в сочетании с пробами, взятыми у пленницы, из мозга получится создать органы чувств, которые одновременно укажут им путь к добыче и позволят подобраться к ней незамеченными.

Хирургеон возбужденно зашевелился: ему не терпелось приступить.

— Начинаю с разреза на левом виске, — произнес Байл.

Двери в лабораториум с шипением раскрылись. Байл не поднял голову. Он знал, кто это. Только одному члену Консорциума позволялось входить без предупреждения.

— Арриан… Пришел понаблюдать за моей техникой? — лезвия хирургеона блеснули, и он добавил: — Насколько помню, ты давно не практиковал краниотомию.

— Жаль тратить столь ценный экземпляр на такую примитивную задачу, как вторжение. Особенно после всех усилий, затраченных на то, чтобы заполучить его, — отметил Арриан, скрестив руки на груди и наблюдая за работой хирургеона.

— Давай не будем забывать о пробах, взятых у других пленников, — сказал Байл, пока хирургеон отделял плоть от кости, — Никогда нельзя упускать свой шанс, Арриан. Способности этого субъекта будут незаменимы в предстоящем деле. Мы пожертвуем малостью, чтобы получить многое.

— Но зачем мы вообще в этом участвуем? — спросил Арриан, — Олеандру нельзя доверять. Как и Блистательному. Они нам не союзники.

— Да, не союзники. И тем не менее мы здесь. Тебя это беспокоит?

— Это не беспокойство, а простое любопытство, главный апотекарий, — ответил Арриан.

— Я вижу, — Байл наконец поднял взгляд от работы: — Ты незаконченный проект, Арриан. Кто знает, чем ты станешь, когда закончишь отрезать то, чем ты был.

Порой Байл забывал, как умен Пожиратель Миров. Отойдя от диагностического стола, он продолжил:

— Зачем, спрашиваешь ты… Если ты вполовину так наблюдателен, как я думаю, ответ должен быть тебе очевиден. Что есть у эльдаров, чего нет у нас? — Байл не стал ждать ответа: — Долгая жизнь. Более того… Вечная. Их мысли и воспоминания живут тысячелетиями. В их случае это форма самозащиты. В моем же — свобода. Свобода от сломанной, рассыпающейся оболочки. Свобода от сложных и опасных операций. Ты только представь себе разум, способный мгновенно переноситься из одного тела в другое.

Арриан медленно кивнул:

— Вам нужны камни душ.

— Не только. Сами по себе камни бесполезны. Мне нужна чистая призрачная кость. Мне нужен механизм переноса. Мне нужна информация, Арриан. И я собираюсь ее заполучить.

— Их провидцы, — сказал Арриан.

— Наконец-то ты начинаешь меня понимать. Да, их провидцы. Не живые, конечно. Но мертвые… Мертвых заставить говорить проще, чем живых. — Он указал на черепа Арриана, и Пожиратель Миров рефлекторно коснулся их.

— Вот зачем, — продолжил Байл, — Теперь ты понимаешь, почему я подвергаю себя неизбежной угрозе предательства от наших союзников? Энтропия. Мое тело гниет до костей. Я должен одолеть свою болезнь, пока она не разрушила фундамент завтрашнего дня. — Он повернулся обратно к столу. — Поэтому есть смысл рискнуть и присоединиться к этой авантюре, поставив на карту немного с таким трудом добытых ресурсов.

Арриан помолчал. Затем отозвался:

— Как скажете, главный апотекарий.

— Смотришь, как гаснут звезды? — спросил Олеандр, глядя сверху вниз на своего товарища-Узника. Мерикс проигнорировал его, как игнорировал с тех пор, как Олеандр прибыл. Он сидел у края огромного смотрового окна, одного из нескольких на «Кваржазате», и разглядывал пустоту. Заслонки были подняты, открывая взгляду усыпанный звездами космос. Где-то внизу располагались тактикум-залы крейсера, а прямо из-под окна выходили гигантские стволы орудийной батареи, покрытые странным подобием вздувшихся вен.

Олеандр оказался прав: Блистательный пригласил Байла уже через несколько часов. Они вернулись на «Кваржазат» в сопровождении только одной разношерстной стаи пробирочников, которые должны были позаботиться о творении Байла. Узники Радости встретили их, как Олеандр и предполагал, и молча проводили Байла в покои Блистательного. Однако их взгляды говорили достаточно.

Когда-то Третий легион отличался несравненной дисциплинированностью, но она давно исчезла без следа, сменившись амбициозным варварством. Они были жадными дикарями, дерущимися за власть среди пепла. Олеандр был вынужден включить себя в этот список.

Байл изъявил желание поговорить с Блистательным наедине, и Олеандр воспользовался перерывом, чтобы возобновить связи с кораблем и его экипажем.

— Надеюсь, ты еще не злишься из-за прогона, — продолжил Олеандр. — Я сделал только то, что был вынужден.

Он огляделся по сторонам.

Наблюдательная палуба превратилась в место размышлений и экспериментов для повелителей «Кваржазата». В место, где можно было предаваться удовольствиям как телесным, так и духовным. Рабы с гигантскими генераторами наркотиков бродили из стороны в сторону, наполняя воздух приятным дымом.

Дети Императора сидели на мраморных скамьях, украденных из имперских храмов и эльдарских миров, или лежали на подушках из кожи пленников и тихо обсуждали прошлые кутежи и будущие оргии. Они делали ставки на гладиаторов и потом смотрели, как неудачливые члены экипажа пытались выпотрошить друг друга ржавыми клинками, а в некоторых случаях — руками и зубами.

Где-то в стороне примитивная уличная поэзия потерянного Нострамо пыталась заглушить пронзительные песни, пришедшие с мануфакторумов Кемоса и Хтонии. Те, у кого вкуса было побольше, разрисовывали стены и палубу похабными фресками.

Некоторые воины скидывали броню, чтобы подставить кожу клейменным прутам или зубам татуировочной иглы. В тенях, судя по доносящимся оттуда крикам рабов и космодесантников, предавались более интимным развлечениям. В воздухе стоял тяжелый запах крови и вещей похуже.