Игрушка для хищника - Кира Шарм

Когда я очнулась, солнце уже слепило глаза настолько ярко, что без взгляда на часы было понятно, — примерно середина дня.

Свела вместе так и распахнутые во время сна ноги, — без всякого смущения от того, что он все это видел утром, наоборот, — с какой-то слишком сладостной улыбкой, чувствуя, как саднит между ног. Стоило только вспомнить хотя бы отдельную минуту прошедшей ночи, как внизу живота начинал пылать пожар, а все лицо — реально полыхать, заливаясь краской на фоне все той же улыбки. Кажется, она не сойдет сегодня с моего лица, — а вот я точно не сойду по ступеням вниз, — ноги совсем не слушаются. До душа бы доползти… Или провалиться в новый сон, в котором он опять будет целовать меня? Это гораздо приятнее, чем реальность, в которой приходится его ждать…

Оборачиваюсь, чтобы двумя руками обхватить его подушку и впитать его запах, оставшийся на ней, — хотя этот запах сейчас на всем моем теле, я, наверное, просто пропиталась им насквозь.

«Оказывается, я больше всего на свете люблю сливовый джем», — читаю на ободранном листке бумаги на его подушке. Надо же! А казалось, что ему уже ничем меня не удивить!

Кстати, простыни тоже им перепачканы, этим самым джемом. Но у меня совсем нет сил их сейчас снимать.

Зарывшись в подушку, начинаю догадываться, что этот джем станет навсегда моим самым любимым из всех блюд, сколько их есть на свете. И правда, — разве может быть хоть что-нибудь вкуснее? Нееееееет!

Артур.

Счастье.

Смешное, нелепое слово, которое бывает только в детских сказках и то, чего не существует в реальности. Тем более — у таких, как я, которые и сказок-то в детстве не читали. И не мечтали никогда и ни о чем. У которых, в общем-то, две цели в жизни, — оказаться сильнее, чтобы выжить, и уничтожить своего врага. Розовых соплей и единорогов в нашей жизни не бывает. Да у нас даже слова такого нет! Буквы, блядь, в него не складываются в паззле нашей жизни!

А теперь — счастье, это вот самое, несуществующее, — наполнило мою жизнь. Пропитало меня всего.

Оно стало живым, осязаемым. Как тот самый джем, — пеленой повисло над потолком моего дома. Со своим вкусом и запахом. Его даже, кажется, потрогать рукой можно. Оно окутывает сразу же, лупя по коже, как брызги воды из душа. Нет. Сильнее. Всепоглощающе. Как ливень.

У счастья ее глаза. Ее улыбка. Ее запах.

Вхожу в дом, и чувствую его — висит. Даже руками потрогать хочется.

И каждый раз не верю, — ведь — секунда, иллюзия, даже где-то ложь. Знаю, что в любой момент все рассыплется, оставив по себе острую крошку, до крови из всех пор. Знаю. И все равно — сдохну за каждую еще одну его секунду.

По утрам мне нужна вся моя воля, чтобы заставить себя оторваться от нее и уйти.

И все равно, — где бы я ни был, какие бы вопросы не решал, — я всегда не там, всегда рядом с ней.

Запахом ее, воздухом ее, улыбкой ее невозможной, все вокруг, — и даже меня изнутри самого, — светом озаряющей.

Проведет пальчиком по коже, едва касаясь, — а меня уже всего скручивает, от одного прикосновения.

И улыбаюсь, — вот так, ни от чего, просто потому, что так щемящее-сладостно внутри.

И каждый раз лечу домой, как сумасшедший.

Потому что все, что происходит вне ее, — будто странный сон. Только она — настоящее, живое, сама жизнь. Только с ней я — тоже живой. Даже не представлял никогда, насколько неживым все было, и я сам.

И каждый раз сердце останавливается, когда выхожу из машины и замираю, ища ее глазами. Каждый раз опускается вниз, — боюсь, что больше не ждет. Она может уехать в любой момент, куда угодно, я больше ведь не держу. Давно не держу. Это она меня уже держит. Это меня никогда уже не отпустит. А она — свободна.

И начинает бешено колотиться снова, когда вижу ее на том самом окне сидящую. Или слышу топот ее ног, — сбегает вниз навстречу. Через закрытые двери дома слышу. И только тогда начинаю дышать.

Подхватываю ее на руки и кружу, целую, а самому хохотать и подбрасывать ее вверх, как ребенка, хочется. А она отбивается, со звонким смехом лепечет, что у нее кружится голова и что я специально хочу ее до потери сознания довести, чтобы делать с ней потом, что захочу.

Это она со мной, что угодно делать может. Только почему-то не понимает этого.

А ведь я уже — весь ее. До донышка. Без остатка. Сдохну, если ее не будет, если улыбки ее не увижу.

— Ты забываешь про наш дресскод — шиплю, стягивая с нее футболку. Сам уже ворох тряпок ей притащил, а она — все равно мои таскает.

— Тиран, — надувает губы, а в глазах лучики так пляшут, что готовы выпрыгнуть прямо на меня.

— Даааа… Тот еще тиран, — зарываюсь губами в ее волосы. И кулаки сжимаю, потому что — сам себе не верю. Не верю, что держу свое это маленькое счастье на руках, а оно — вот так ко мне тянется.

— Ты хоть когда-нибудь можешь поесть сначала? Я ведь старалась… — а голос у самой уже срывается на хрип и ладошкой своей маленькой, миниатурной, меня по щеке гладит.

— Тебе не надо стараться, Лучик. Тебе надо просто быть. В тебе — все, что мне нужно, — несу ее по ступеням на второй этаж, а она сама уже к губам моим тянется, подрагивает под моими руками в нетерпении и ток нас простреливает на двоих, одинаково.

И сама с меня футболку содрать пытается, что-то лепеча о том, что дресс-код будет справедливым только если для обоих.

Я хочу ее любить бесконечно.

Долго, медленно, слегка прикасаясь к каждой частичке тела губами и языком и закрывая глаза, чувствуя, как ее вкус начинает перекатываться во рту.

Безудержно, — когда мы так и не добираемся до спальни, когда она лихорадочно стягивает с меня брюки по дороге, — чертовка научилась расстегивать их пальчиками ног и резко дергать вниз, — и мы валимся на ступеньки, набрасываясь друг на друга.

Мы оба — сумасшедшие. Насытится никак не можем. И после каждого раза нам так мало, что желание, — да нет, какое там желание, — одержимость, необходимость, жажда, — становятся еще сильнее. Только разжигают пламя безумного голода друг по другу. Безумной потребности слиться в одно целое и никогда не разрывать этого «два в одном». Мы уже не можем быть по отдельности. Нас разрывает, когда отдаляемся хотя бы на сантиметр.

Впервые мне захотелось на все плюнуть. Забить — на все сделки, разборки, на месть эту свою извечную. Из хищника превратиться в ласкового пса, которого она будет гладить, а он — с ума сходить от счастья и вилять хвостом. Бросить на хрен все, уехать в какую-нибудь глушь, спрятаться вместе с ней от всего мира, — так, чтобы никто не нашел, не достал, чтобы никого во всей нашей жизни, кроме нас двоих, не было.

Может, — и правда? Ну его все на хер. Вот вложусь с Мороком в гостиницы, оставлю все под его управление и будем жить на проценты где-нибудь на самом краю цивилизации. Нам с ней на сто жизней вперед бабла хватит. Хотя, — я и его сейчас готов отдать, до копейки. Если бы за него это счастье навсегда, на всю вечность купить было бы можно.