Набоков и неопределенность. Случай «Истинной жизни Себастьяна Найта» - Присцилла Мейер

приключилось. Майерс считает, что «впечатление <…> такое, будто тончайшее звено, соединявшее братьев, получило какой-то резкий толчок» [Myers 1992: 81]. Сходный случай произошел с некоей миссис Сторри: она проснулась от кошмарного сна, в котором некий человек, постепенно оказавшийся ее братом Уильямом, попал под поезд. О своем сне она рассказала так: «Кто-то сказал <…>: “Теперь я пойду”. <…> Я вздрогнула и мгновенно увидела рядом с собой Уильяма, со спины. Он наискось приложил к лицу правую руку <…>, вид у него был строгий и серьезный. <…> Я испугалась и окликнула его: “Ты сердишься?” – “О нет”. – “Ты уходишь?”» [Myers 1992: 83]. Неделю спустя миссис Сторри узнала, что в ту ночь «дорогой Уилли умер» [Myers 1992: 84] именно при тех самых обстоятельствах, которые были в ее подробном сне, – и погиб он в то самое время, когда его сестра этот сон видела. Майерс комментирует: «В некоторых отдельных случаях обстоятельства смерти как будто символически показываются сновидцу, словно их ему показывает умерший или какой-то разум, связанный с умершим» [Myers 1992: 81].

Когда В. получает от Себастьяна письмо с просьбой приехать навестить его, то еще не понимает, что Себастьян при смерти. Однако письмо вызывает у В. «на диво неприятный сон» [Набоков 2014: 213], который можно понимать как пророческое видение об умирающем Себастьяне. В нем В. и его мать ждут возвращения Себастьяна из какого-то долгого путешествия. Себастьян «медленно спускается по ненадежной лестнице прямо вниз и <…> оступается и съезжает на спину. <…>…но я чувствую, он чего-то стыдится. Он бледен и небрит <…> оттенок жути в его облике, во всей атмосфере его возвращения. <…> Я поворачиваюсь и уже нащупываю щеколду, но сзади раздается голос Себастьяна» [Набоков 2014: 214]. Ретроспективно В. узнает «ошеломляющее откровение» [Набоков 2014: 216] этого сна. Ощущение сверхъестественной жути было во сне, но это не была весть от Себастьяна, посланная в момент его смерти – В. получает его письмо, написанное по меньшей мере днем раньше, в четверг, а телеграмма доктора Старова «Состояние Себастьяна безнадежно» [Набоков 2014: 217] приходит в полдень в пятницу; в Сен-Дамье В. поспевает в субботу вечером и узнает, что Себастьян умер за день до этого. Атмосфера напоминает случаи, описываемые Майерсом; более того, выводы Майерса совпадают с выводами В.:

По мере того как наша связь с другими духами крепнет, по мере того как жизнь организма все более полно изливается через отдельную клетку, мы неизбежно ощутим все более сильную любовь, глубокую мудрость, яркую радость; мы поймем, что органическое единство Души, формирующее внутренний аспект телепатического закона – само по себе уже Космический Порядок, Суммирование Вещей. Подобная преданность, возможно, максимально выразится вовсе не в напрасном самопожертвовании, не в затворничестве и уединении, но скорее во всеобъемлющем экстазе, который уже доступен избранным; в Видении, которое на некоторое время растворяет физическую тюрьму тела, «полет от Одного к Другому» [Myers 1992: 289].

Хотя В. и не удалось застать Себастьяна в живых, он понимает, что «всякая душа станет твоей, если уловить ее биение и в него вписаться. Наше посмертное существование – это, быть может, ничем не ограниченная способность осознанно поселяться в любой душе по выбору» [Набоков 2014: 231].

Книга Майерса предоставляет способ, позволяющий русскому духу Набокова поселиться в англоязычной физической вселенной, поддерживая надежду, что «никто никогда не умрет» [Nabokov 1989b: 77]. Майерс понимает гений как «силу использовать способности, данные всем нам в той или иной степени, более широко, чем их умеют использовать другие люди; силу присвоить результаты подсознательного мышления, чтобы содействовать сознательному потоку мысли» [Myers 1992: 42]. Набоков надеется, что он сам наделен этой силой; он пытается заглянуть в потустороннее и вживить этот дар в свое творчество, независимо от языка. Майерс верит, что «любовь – это разновидность экзальтированной, но не конкретизированной телепатии» [Myers 1992: 277][159]. В. достигает этой экзальтации, покинув смертный одр мистера Кигана.

Исподволь вводя в текст Майерса, роман Набокова поддерживает веру В. в возможность общения с мертвыми, даже несмотря на то, что неопределенность нарратива неизбежно оставляет нас в недоумении и колебаниях. Этот эффект усилен благодаря тому, что Набоков вводит в текст и других известных авторов, которые относились к возможности общения с загробным миром так же серьезно, как Майерс.

Уильям Джеймс

Уильям Джеймс объяснял причины, побудившие его написать «Разновидности религиозного опыта»: «Ни одно описание вселенной нельзя считать завершенным и полным, если оно пренебрегает этими иными формами сознания» [James 1994: 422].

Как и Фредерик Майерс в книге «Человеческая личность и ее существование после смерти», Джеймс пишет о религии и мистицизме в объективной манере научного исследования, приводя рассказы разных очевидцев религиозного, сверхъестественного и мистического опыта из разных стран. По его мнению, у всех этих примеров разнообразного опыта есть нечто общее, объединяющее их, – чувство высшего слияния со вселенной (или Богом), которое открывает доступ к истинам другого порядка. В религиях и в «неоплатонизме <…> и уитманизме мы обнаруживаем все ту же повторяющуюся ноту, так что в вопросе о мистических высказываниях существует вечное единодушие» [James 1994: 457]. По личному опыту Джеймса, «противоположности мира <…> слились в единство <…>, [создав] монистическое озарение, в котором иное в своих разнообразных формах впитывается в Единое» [James 1994: 423]. Джеймс определяет мистицизм как обладающий четырьмя основными качествами:

1. Невыразимость: субъект не может описать свой опыт словами.

2. Интеллектуальное качество: мистические состояния кажутся тем, кто их испытал, также и состояниями познания.

3. Мимолетность: мистические состояния невозможно удержать надолго, они продолжаются от получаса до двух часов, хотя могут возобновиться.

4. Пассивность: мистик чувствует себя так, словно его воля подчиняется чьей-то чужой [James 1994: 380–381].

Джеймс приходит к выводу, что

<…> мир нашего нынешнего сознания – лишь один из множества существующих миров сознания, и в этих иных мирах должен содержаться разнообразный опыт, который имеет смысл и для нашей жизни; и хотя в основном тот опыт и опыт этого мира остаются обособленными друг от друга, но оба в некоторых точках становятся длительными, и в них проникают высшие энергии [James 1994: 563].

Подобно Набокову, который надеется, что, хотя существуют нелепые представления о рае и аде, это необязательно означает, будто потусторонность не существует, Джеймс пишет: «Хотя наши предки и совершили множество фактических ошибок и перемешали их со своей религией, из этого вовсе не следует, будто мы должны оставить всякую религиозность» [James 1994: 544]. Джеймс подчеркивает оптимизм мистического спектра сознания: «Супернатурализм и оптимизм, к которым нас