Набоков и неопределенность. Случай «Истинной жизни Себастьяна Найта» - Присцилла Мейер

его жертвы в этом мире. То, как Блю произносит слово «невротик» через «в», подчеркивает его русское происхождение, – так же как имя «Севастьян», написанное доктором Старовым на русский манер [Набоков 2014: 217][166].

В «Бледном пламени» доктор Старов из «Найта» и доктор Блю из «Лолиты» соединяются в образе астронома Староувера Блю. Кинбот сообщает, что дедушка астронома был из староверов. Так русский старообрядческий смысл слова «старовер» наконец-то открывается читателю, не владеющему русским и с 1938 до 1962 года ждавшему просветления. Мать Блю зовут Стелла Лазурчик [Набоков 1997–1999, 3: 480], и таким образом возникает любопытный русско-латинско-английский каламбур: английское «star», «звезда», омонимично русскому «стар», обозначающему возраст, а «stella» – «звезда» по-латыни. Звезда и лазурь – эмблемы иного мира[167]; такое имя намекает, что вера староверов связана с самим раем, и показывает набоковское сочетание России с потусторонностью.

«Бледное пламя»

В «Бледном пламени» поиск потустороннего автором и персонажами построен на целой паутине отсылок к спиритизму, которые появляются и в тексте поэмы Шейда, и в тексте Кинбота. В «Бледном пламени» Набоков отсылает к плеяде викторианцев, интересовавшихся спиритизмом: Джеймсу Коутсу, А. Р. Уоллесу (1823–1913), Чарльзу Кингсли (1819–1895), Эндрю Лэнгу (1844–1912) и Артуру Конан Дойлу (1832–1893).

Джеймс Коутс

Джеймс Коутс – автор книги о том, как фотографировать духов: «Фотографируя невидимое: практические занятия по спиритической фотографии, портреты духов и другие редкие, но родственные явления» (1911)[168]. В «Бледном пламени» Набоков дает это имя репортеру Джиму Коутсу, берущему интервью у миссис З., к которой отправился Шейд, потому что ей в предсмертном видении якобы привиделся фонтан. В своей поэме Шейд рассказывает, что когда Коутс проверил статью, то сообщил: «Есть опечатка – но из несерьезных: “Вулкан”, а не “фонтан”. М-да, грандиозно!» [Набоков 1997–1999, 3: 334]. Используя имя исторического лица, Джеймса Коутса, Набоков показывает, что вымышленный журналист Коутс напрасно так поспешно отметает видение загробной жизни, описанное миссис З., и опечатку, превратившую это видение из «вулкана» в «фонтан». Вымышленный Коутс сообщает, что перепутал заметки, – мы не знаем, что в точности сказала миссис З. Для Шейда же эта опечатка разрушила надежду (довольно буквальную) на возможность подтвердить существование загробной жизни.

А. Р. Уоллес

Альфред Рассел Уоллес, «наивный натуралист», упомянутый в «Сестрах Вэйн», сформулировал теорию о выживании наиболее приспособленных одновременно с Чарльзом Дарвином. Уоллес интересовался лепидоптерологией и отвергал дарвиновское материалистическое понимание человеческого развития – что роднит его с Набоковым[169].

Уоллес был частым посетителем спиритических сеансов. Вера в существование загробного мира утверждается в его книгах «Научный аспект сверхъестественного» (1866) и «Чудеса и современный спиритизм: в защиту современного спиритизма» (1874). В «Бледном пламени» королева Бленда, мать Карла Возлюбленного, вызывает дух Уоллеса во время спиритического сеанса с помощью планшетки и беседует с ним. Чтобы уравновесить этот потенциально интересный случай связи с духами, Набоков приводит и отрицательный пример: после смерти королевы графиня де Файлер с помощью спиритической планшетки пытается убедить Карла жениться на ее дочери Флер, внушая ему: «Карл прими прими лелей любовь цветок цветок цветок» [Набоков 1997–1999, 3: 375]. Любопытная история славного натуралиста Уоллеса противопоставляется злоупотреблениям мистическим общением с духами ради тривиальных пропагандистских целей.

Чарльз Кингсли

Чарльз Кингсли, английский священник, поэт и прозаик, капеллан королевы Виктории и кембриджский наставник ее старшего сына, принца Уэльского, по истории, был тайно введен в «Бледное пламя» благодаря имени английского шофера Сильвии О’Доннелл, «слуги старого и преданного», который подбирает короля Карла, когда тот приземляется в Америке на парашюте [Набоков 1997–1999, 3: 489]. Историк, одновременно отстаивавший в своих трудах существование волшебного мира, Кингсли – отличный выбор на роль в истории бегства земблянского короля из Земблы в Америку, – истории, которая также во многом основана на бегстве короля Карла II из Англии при Кромвеле.

Хотя бюст Кингсли стоит в Вестминстерском аббатстве в капелле поэтов второго ряда, большинству он известен как автор детской книги «Дети воды» (1862). Главный герой книги, бедный маленький трубочист Том, утопился с горя, в результате чего «с него смыло всю скорлупу и оболочку» и феи превратили его в водяное дитя [Kingsley 1966: 76]. Том забывает все тяжкие горести своей земной жизни. «И тут нечему дивиться, ибо <…>, когда ты пришел в этот мир и стал земным ребенком, ты ничего не помнил. Вот и Том все забыл, когда превратился в водяное дитя» [Kingsley 1966: 84]. Кингсли обращается к своему читателю (книгу он написал для младшего сына):

<…> пока ты не узнаешь о природе намного больше, чем известно профессорам Оуэну и Хаксли, вместе взятым, не говори мне, чего не может быть на свете, и не думай, будто в мире не бывает чудес, потому что они слишком удивительны, чтобы и правда существовать. «Мы созданы пугающе и удивительно», – сказал старик Давид, и был совершенно прав: таково все вокруг нас, даже вот этот сосновый стол [Kingsley 1966: 76].

Далее Кингсли пишет:

Самое чудесное и мощное в мире – <…> то, что никому не видимо <…>, и потому на свете могут водиться феи [Kingsley 1966: 59–60].

Мудрецы древности утверждали, что у всего на земле есть свои водяные двойники [Kingsley 1966: 73].

Разве все мы, приходя в этот мир, не переживали столь же чудесное преображение, что и морской еж или бабочка? И разве разум и сходство, наряду со Священным Писанием, не подсказывают нам, что преображение это не последнее? Хотя мы пока не знаем, кем нам суждено сделаться потом, но на земле мы всего лишь ползучая гусеница, а в загробном мире станем совершенной бабочкой [Kingsley 1966: 75].

Перемещение Кинбота из Земблы в Америку при помощи шофера Кингсли представляет собой вывернутый наизнанку аналог перемещения трубочиста Тома с земли в воду; в «Пнине» наземный отец Виктора (Винд) и водяной (Пнин) также представляют области реального и идеального. Земблянская фантазия Кинбота – его волшебный мир, позволяющий ему «[стряхнуть] бесцветную шелуху невеселого прошлого», как выражается Шейд [Набоков 1997–1999, 3: 481].

Кроме того, Кингсли объединяют с Кинботом некоторые личные черты; он был эксцентричен и в университете не пользовался популярностью, был высок, худощав, совершенно не от мира сего, болезненно чувствителен к нередко враждебным нападкам критиков, подвержен нервным припадкам. В Тринити-колледже, где он в течение девяти лет (1860–1869) довольно нестандартно преподавал историю, Кингсли был изгоем. Современник писал о нем: «Несмотря на грубый голос и энергичные манеры, в своих предпочтениях и антипатиях, порывах и предрассудках он был <…> женственным»; он также