Набоков и неопределенность. Случай «Истинной жизни Себастьяна Найта» - Присцилла Мейер

заключил, что в натуре Кингсли было непропорционально много женского [Pope-Hennessy 1949: 3–4].

Кингсли был страстным натуралистом, вел долгие беседы со своим «дорогим и почитаемым наставником» [Pope-Hennessy 1949: 243] Дарвином и изучал труды А. Р. Уоллеса. Каждое научное открытие Кингсли воспринимал как Божье послание и, в отличие от большинства современников, безо всякого труда смог примирить Священное Писание с теорией эволюции. Он писал, что не может «отказаться от <…> заключения, к которому пришел за двадцать пять лет изучения геологии, и поверить, что Господь написал на скалах невероятную и ненужную ложь»[170]. Своими глазами увидев масштабный метеоритный поток, Кингсли произнес проповедь о «безжалостных законах природы»:

Научный аспект Природы окажется ужасен для человека с трезвым разумом, если простая абстракция под названием «закон» оказывается единственным, что управляет вселенной, если вместо Божественного ока на нас будет яростно смотреть пустая, черная, бездонная глазница. Есть ли во вселенной Живой Бог или нет? Вот важнейший из вопросов[171].

Чарльз Кинбот, будучи пламенным земблянским протестантом, излагает сходные идеи: «…стоит нам отвергнуть Высший Разум, что полагает нашу личную потустороннюю жизнь и направляет ее, как нам придется принять невыносимо страшное представление о Случайности, распространенной на вечность» [Набоков 1997–1999, 3: 471]. То, как Кингсли принимает и фантастическое, и религиозное, а также слово «король»[172] в его фамилии, превращает его в как нельзя более подобающую фигуру, чтобы встретить земблянского короля Карла, когда тот спускается на землю на парашюте, «входя в этот мир» и «проходя преображение столь же чудесное, что и <…> у бабочки» [Kingsley 1966: 75].

Эндрю Лэнг

Шотландский писатель-романтик Эндрю Лэнг в наши дни больше всего известен своими книгами сказок – «Синей», «Красной», «Зеленой» и «Желтой», однако он много писал о мифологии, религии и фольклоре и выпустил ряд работ по истории Шотландии и Франции, а также сочинял стихи и переводил с древнегреческого и французского; «Словарь национальной биографии» назвал его «величайшим книжником своего века»[173]. Как и Кингсли, чьи литературные произведения Лэнг читал в детстве, он был человеком очень чувствительным и застенчивым. Это делало его несколько ершистым, как показывает, например, случай в библиотеке Палаты лордов, где Лэнг навещал своего друга-библиотекаря:

Тут вошел герцог Нортумберлендский и, узнав Лэнга, кивнул и улыбнулся. Лэнг сверкнул на него глазами сквозь очки, точно василиск, и герцог, смутившись, тотчас вышел. Я сказал: «Герцог поклонился вам». – «Какой герцог?» – спросил Лэнг. – «Герцог Нортумберлендский». – «О, так это был он? Вечно никого не узнаю» [Green 1946: 190].

Этот анекдот напоминает фразу Альфина Туманного «Какой император?» из земблянских преданий Кинбота, а фамилия Лэнг возникает в поэме Шейда, когда тот, обращаясь к своей жене Сибил, вспоминает: «Ланг сделал твой портрет» [Набоков 1997–1999, 3: 331]. Сибил, то есть сивилла, посредница между этим и иным миром, – самая подходящая модель для портрета кисти Лэнга[174]. Однако в комментарии Кинбота Сибил Шейд играет антисверхъестественную роль, насмехаясь над попытками Гэзель пообщаться с духами, и Шейд остается материалистом, хотя не лишенным «призрачной надежды» на будущую жизнь в своей поэме. Как и в случае с Джимом Коутсом, Набоков называет персонажа, невосприимчивого к потустороннему (Сибил), именем, ассоциирующимся с исследованием потустороннего мира.

Лэнга интересовали спиритические явления: «Я твердо верю, что существуют человеческие способности, пока что не получившие объяснения и пока что несовместимые с популярным научным материализмом» [Green 1946: 72]. Исследования спиритических явлений Лэнг соединял со своими антропологическими исследованиями и написал на эту тему сборник эссе, «Кокл Лейн и здравый смысл» (1894), а также «Книгу о снах и призраках» (1897), антологию историй о духах и привидениях с древних времен до наших дней. Он состоял в рядах Общества психических исследований, в 1911 году стал его президентом и написал статью о полтергейсте для девятого издания «Британской энциклопедии». Как и Набоков, Лэнг чувствовал, что несомненное шарлатанство отдельных случаев вовсе не отменяет возможность существования необъяснимой области – потустороннего мира. Шейду и его жене скорее следовало устроить так, чтобы Лэнг писал портрет не Сибил, а Гэзель, однако портрет передает внешнюю привлекательность Сибил, а не таинственные способности Гэзель. Лэнг у Шейда, похоже, напоминает своего исторического прототипа, сказавшего: «Вечно никого не узнаю».

Артур Конан Дойл

К Лэнгу неприязненно относились более утонченные его современники, такие как Генри Джеймс, Джордж Мур, Макс Бирбом, однако у других он пользовался симпатией за то, как щедро помогал молодым писателям, в том числе Конан Дойлу, чьи ранние произведения поощрял и продвигал. Сэр Артур был известным спиритом и тридцать шесть лет состоял в Обществе психических исследований. Свой интерес к оккультному он унаследовал от отца, Чарльза Атламонта Дойла (1832–1893), алкоголика, скончавшегося в психиатрической лечебнице, и от дяди Ричарда (Дики) Дойла (1824–1883), художника, прославившегося картинами и иллюстрациями на тему волшебства и волшебного мира[175]. Артур Конан Дойл в поэме Шейда упоминается только как автор рассказов о Шерлоке Холмсе, но в 1920-е годы Дойл совершил турне по США и Южной Африке, по собственной инициативе выступая перед тысячами человек в качестве проповедника спиритизма. Они с женой регулярно участвовали в спиритических сеансах и неоднократно беседовали с духом покойного сына, погибшего в Первую мировую войну; кстати, его также звали Кингсли. В 1918 году Дойл написал двухстраничную газетную статью «Жизнь после смерти» [Doyle 1918], и о его деятельности как спирита много говорили в английской прессе как раз в те годы, когда Набоков учился в Кембридже. Особый фурор произвела история о феях в Коттингли: две девочки в графстве Йоркшир сфотографировались с гномом и компанией фей. На Дойла это произвело такое сильное впечатление, что он поехал познакомиться с девочками, отвез пластины с фотоснимками в «Кодак» подтвердить их подлинность и написал книгу «Пришествие фей» [Doyle 1922], в которой настаивал на том, что фотографии – не подделка. Но, как заметил один из биографов, «вскоре появились пространные статьи, которые указали на подозрительное сходство между феями из Коттингли и картинками в объявлении, рекламировавшем марку ночников» [Stashower 1999: 356][176]. В поэме Шейда описывается подобный популярный образ феи в телевизионной рекламе мыла, – и это единственная разновидность фей, которую Шейд признает[177].

Тем не менее, согласно свидетельству в поэме Шейда и куда более сочувственному толкованию этого случая Кинботом в комментариях, Гэзель Шейд оказывается медиумом, воспринимающим полтергейст и способным на общение с духами. Ее имя взято из «Девы озера» Вальтера Скотта, где действие разворачивается в шотландских горах «в тени орешника в