Ф.М. Том 2 - Борис Акунин

— Такого! Пианиста твоего, — пролепетал он. —Я же видел, как ты на него смотрела…

И понял, что это прозвучало полной ахинеей. Поправился:

— Не в том дело. Я почувствовал. Сердцем почувствовал.Ты, может быть, еще сама не разобралась, но мне-то видно. Конечно, он красив,он гений, он открыл для тебя новый мир… Тут он заткнулся, потому что Алтынкоротким, точным ударом врезала ему под ложечку, и у Николаса перехватилодыхание.

— Ты что несешь!!! — завопила свирепая татарскаяженщина и вдобавок еще лягнула его по лодыжке ногой (слава Богу,необутой). — Англичанин хренов! Урод! Бестолочь!

И произнесла еще много всяких слов, в том числе совершеннонецензурных.

Все они, даже самые обидные, показались магистру историирайской музыкой, почище пресловутой «Фантазии фа-минор».

А в конце Алтын разревелась и, горько всхлипывая, сказалауже без ругани:

— Какой же ты дурак, Фандорин… Я люблю не Славу, а егопальцы, его талант. Талант — единственное, что в нем есть. Больше любить его неза что. То есть, может, и есть, но это мне по барабану. Любить я умею толькотебя. Потому что ты один, и никого лучше тебя на свете нет. Во всяком случае,для меня.

Последняя фраза несколько подпортила впечатление от этойтирады, но Николас все равно расплылся в улыбке.

— Мы с тобой одно целое, разве неясно? —высморкавшись и уже без рыданий объяснила жена. — Ты без меня пропадешь. Аменя без тебя вообще не будет… Такие вещи вслух не говорят. Но раз уж ты такойидиот… Сердцем он почувствовал! Да у вас, мужиков, вместо сердца калькулятор!

Николас не спорил, он был абсолютно согласен со всем, чтоона сказала и еще скажет. Но ей, видимо, показалось, что бунт подавлен не доконца.

— Я ужасно люблю музыку. До тридцати пяти лет дожила ивдруг поняла. Это такой кайф! Но раз тебя мои уроки достают, я их отменяю. Чемунаучилась, тому научилась. Только можно я рояль оставлю? Я буду играть, когдатебя дома нет.

Тут Ника, конечно, переполошился, замахал руками:

— Ну что ты, не нужно отменять! Раз тебе нравится,занимайся, сколько хочешь.

— Нет, я отменю, — сказала она. Он сказал:

— Ни за что. Я себе этого не прощу.

Потом они долго и страстно мирились — прямо в кабинете, вплохо приспособленных условиях, но это уже посторонних не касается.

В половине одиннадцатого Алтын обнаружила, что уже половинаодиннадцатого. С причитаниями про планерку наскоро оделась, а причесывалась набегу: скакала на одной ноге, на вторую левой рукой надевала туфлю, а расческабыла в правой.

Только что была рядом, и нет ее, один запах остался.

Николас перебрался в приемную на диван — одеваться, чтобыидти домой, в кровать, было лень. Да и спать расхотелось.

Он думал над загадочной фразой, которую произнесла жена. Вкаком это смысле: «Меня без тебя вообще не будет»? Что она хотела сказать?

Поворочался на диване, вернулся в кабинет.

Пожалуй, теперь можно и почитать про то, как ПорфирийПетрович выловит Раскольникова.

Но, уже раскрыв синюю папку и держа на коленях открытуюрукопись, Ника еще некоторое время ломал голову над загадкой, которую емузагадала жена.

Ни до чего путного не додумался, вздохнул, и стал читать.

Все события, описанные в предшествующей главе, не заняли ичасу. Еще минут двадцать понадобилось, чтобы прихватить из квартала полицейскийнаряд: поручика Илью Петровича, того самого, по кличке «Порох», двух солдат иодного писца, запомнившего Раскольникова в лицо с памятного утра, когда студентв конторе лишился чувств.

Подробности надворный советник разъяснил Илье Петровичу ужепо дороге на Вознесенский.

— Первое дело для нас выяснить, там ли ещеобъект, — втолковывал пристав, отмахивая правой рукой на ходу. —Ежели уже вернулся в свою берлогу, вы всех прочих забираете в квартал, а уж япозабочусь о том, чтоб Раскольников об этой оказии незамедлительно узнал.Родственника своего Разумихина попрошу, что ли.

— А если объект по-прежнему у Мармеладовых? —спросил Заметов, все подсовывавшийся с другого плеча Порфирия Петровича.

— Тогда так-с. Мы прячемся под лестницу и терпеливождем, пока студенту наскучит пьяными рожами любоваться. Как только Раскольниковстанет спускаться, вы, поручик, со своими двинете ему навстречу, да с шумом, стопотом. И непременно у него спросите, где тут немкина квартира, потому как отсоседей жалоба. Понятное?

— Чего не понять, ваше высокоблагородие, — бодроотвечал Порох. — Всё исполню. У меня к актерству дар, все говорят. Я напрошлые святки царя Валтасара представлял — имел большой успех.

— Отлично, отлично-с — Порфирий Петрович перешел нашепот, поскольку уже входили в подъезд. — Как все-таки славно, господа,что у нас повсюду лестницы такие темные, и под каждой обязательно закуток.Прошу-с.

Все разместились в закутке, где лежала какая-то ветошь ипахло сырыми дровами, а писца поместили между пролетами, чтобы знак дал.

Вышло всё в точности, как рассчитал пристав.

Мимо несколько раз проходили жильцы, но полицейских никто незаметил — темнота в подъезде, действительно, была почти полная. А минут черезсорок ожидания сверху донесся кашель писца — условный сигнал.

— Давайте-с, пора-с, — шепнул пристав ИльеПетровичу.

Ну, тот и выкатился, нарочно грохоча сапогами, и солдаты заним.

Получилось еще лучше, чем надеялся надворный советник.

По лестнице спускался не один «объект», а целая процессия(Порфирий Петрович подглядел снизу): изможденная женщина в платке и с узлом вруке, тоненькая девушка, тоже с поклажей, трое детей, сзади же шли двое мужчин— Раскольников и какой-то очень приличного вида господин, тащившие сундук.

— Эта, в шляпке — Софья Мармеладова, — зашептал наухо Заметов. — Которая подкашливает — верно, ее мачеха, а бородатый незнаю кто.

Из закута очень хорошо было слышно разговор, завязавшийся наступеньках.

— А-а, господин… как вас… Распопов? — превосходноисполнил свою роль поручик Порох. — Не известно ли вам, где тут нумердвенадцатый?

— Я Раскольников, — донесся глуховатый,неприязненный голос. — В четвертом этаже. А что, собственно…