Ф.М. Том 2 - Борис Акунин

А там было, что разглядывать. В месте, где начинаютсяволосы, прямо из черепа, тускло поблескивая, торчал некий непонятный предмет.Как взглянул Александр Григорьевич на этот самый предмет, так и замер. Отпотрясения взор письмоводителя не то чтобы померк, но как-то странно сузился,будто у лошади с шорами на глазах, и по краям все расплывалось, терялось втемноте.

Думая об одном — как бы не упасть в обморок, Заметов струдом сдвинул непослушный взгляд от жуткого предмета по тянувшейся в сторонугладкой, прямой линии и только теперь увидел убийцу. Тут зрение молодогочеловека наконец прояснилось, вид открылся ему полностью, и мозг кое-каксовладал с временным параличом.

То был барин, которого они недавно видели на лестнице.Господин Свидригайлов, вот как его звали.

Глядя на ворвавшихся в комнату людей с удивлением, но безовсяких признаков испуга, преступник двинул рукой, выдергивая свое орудие израны, и оказалось, что трость заканчивается массивным бронзовым набалдашником:сфинкс, восседающий на прямоугольном постаменте. Нетрудно было перепутать следот этого постамента с отпечатком тупого конца маленького топорика.

Египетский истукан был мокр и поблескивал, отчего АлександраГригорьевича опять замутило. Хорошо хоть мертвец теперь повалился со стула насторону и больше не наводил ужаса своими вытаращенными глазами.

— Вы-с? — пробормотал, обращаясь к Свидригайловупристав, кажется, потрясенный не менее своего помощника.

В руке у Порфирия Петровича, стоявшего к убийце на шаг илидва ближе, ходуном ходил револьвер.

— Я-с.

Бородатый человек насмешливо улыбнулся и сделал оченьбыстрое, почти неразличимое для взгляда движение: что-то свистнуло, мелькнуло ввоздухе, и на руку пристава обрушился страшный, с хрустом удар трости.Револьвер полетел на пол, а сам надворный советник с воплем согнулся пополам,схватившись за перебитую кисть.

Тут Заметов вспомнил, что у него тоже есть оружие. Выставилдуло подальше вперед, целя преступнику прямо в грудь, и спустил курок. Новыстрела не последовало.

— А взвести-то, взвести позабыли? — укоризненномолвил Свидригайлов, делая шажок к Александру Григорьевичу и занося своеужасное орудие. — Только не посоветую. Это ведь неизвестно, кто скорейуправится: вы с курком или я с моей палкой. Учитывая вашу неопытность и мой…навык, поставил бы на себя. Бросьте вы свой мушкетон, юноша, и уносите ноги. Вымне не нужны, я против вас ничего не имею.

«Он прав!» — ударило Заметова. «Слегка опустить дуло, чтобне кинулся, однако вовсе не бросать. Потом легонечко попятиться, убираяпистолет всё дальше. У двери повернуться, и со всех ног!». Главное, куда онтеперь, Свидригайлов этот, денется? Полиция сыщет, для того специальнообученные люди есть, настоящие орлы, не письмоводителям чета.

Это, значит, была первая мысль — исключительно разумная.

Вторая по сравнению с нею выглядела куцей и невнятной: «Вотон, экзамен».

Сглотнув слюну, которой еще недавно во рту не было вовсе, атеперь прибывало все более и более, Александр Григорьевич взвел курок.

Боль была такая, что Порфирий Петрович несколько мгновенийне только не мог ни о чем думать, но даже зажмурился и как бы оглох. Потому-тои не видал, как случилось страшное. Лишь ощутил словно некое колебание воздуха,да к ногам рухнуло что-то мягкое, тяжелое.

Пристав, все еще скрюченный в три погибели, открыл глаза.Прямо подле него, лицом вниз лежал Заметов, из его макушки, просачиваясь сквозьстарательно напомаженный кок, лилась темная кровь, и по щели меж досок уж катилсярезвый ручеек.

— Этого я не желал, — услышал Порфирий Петровичголос, звучавший откуда-то издалека. — Взвел все-таки, надо же.

Кости на руке были сломаны, это надворный советникчувствовал, но боль утратила остроту, сменилась странным онемением.

Пристав разогнулся и посмотрел на ужасного человека,помахивавшего окровавленной тростью.

— Жалко мальчишку, — сокрушенно молвилСвидригайлов и прибавил нечто в высшей степени странное. — Это мнебезусловно в минус.

— Убийца! — прошептал Порфирий Петрович, ибо ничегоиного в этот миг сказать не надумал, а к тому же был уверен, что сфинкс сейчасобрушится на его собственную ошалевшую от быстроты событий голову.

— Утверждение в данных обстоятельствах вполнебесспорное. — Свидригайлов деревянно рассмеялся. — Да вы, может быть,вздумали, что я и вас…? Напрасно. И мальчика-то не следовало. Это меня инстинктсамосохранения попутал. Право, лучше б я дал ему пальнуть.

Он ловко повращал трость двумя пальцами и уселся на стул,где недавно еще находился Лужин. Рукою в перстнях небрежно отодвинул пачкукредиток, оперся о стол локтем и зевнул.

— Я не понимаю… — с трудом произнес пристав,уразумев лишь одно — что жизнь его по какой-то причине в сию минуту еще незаканчивается.

— Вы кто? Полицейский? — с любопытствомразглядывал его преступник. — Я, например, Свидригайлов, Аркадий Иванович,отставной корнет и рязанский помещик. А как вас звать?

— Федорин, Порфирий Петрович, — ответил надворныйсоветник, да еще преглупо поклонился, словно при самом обычномзнакомстве. — Пристав следственных дел Казанской части.

— Так это вы, стало быть, убийства расследуете? Ловковы меня тут подстерегли, очень ловко. Не ожидал. Должно быть, вы весьма умны.

Рязанский помещик снова зевнул. Не может быть, чтоб он этосо скуки, мимоходом подумал пристав, какая уж скука, когда два трупа. Это унего нервная зевота — факт, медицине известный.

— Нет, сударь, я нисколько не умен, а напротив совсемдурак-с, — с горечью молвил Порфирий Петрович, ибо это была истиннаяправда.

Однако Аркадий Иванович понял его неправильно.

— Это вы насчет того, что чересчур самонадеяннопоступили, когда вдвоем на такое дело пошли? Но откуда вам было знать, что ятаков? — Он показал поросший волосами кулак, размером с младенческуюголову. — Обычного человека да при вашем вооружении вы отлично бызаарестовали. А я силен, как медведь. Кстати, по молодости лет, спьяну, любил смедведем побороться, без труда косолапого на спину валил. У меня и в полкупрозвище было «Топтыгин». Что правда, то правда — природой одарен, прещедро.Воспользовался только не в благо. Да что вы всё стоите? — будтоспохватился Свидригайлов. — В ногах правды нет. Садитесь.

Он хотел пододвинуть другой стул, но Порфирий Петровичопередил его:

— Ничего-с. Я сам.