Ф.М. Том 2 - Борис Акунин

Но тут вмешался другой голос, сорванный и визгливый:

— Полиция! Отлично! Берите ее, сажайте в тюрьму! Чтобне смела оскорблять дворянскую дочь! Селедка немецкая! Как она смеет мнепенять, когда у меня дети в дворянском заведении! И господин Свидригайлов вот,благороднейший человек, засвидетельствует, как она меня срамила! В прежниевремена ее бы плетьми, плетьми! Ноги нашей больше не будет в этой клоаке!

Дальнейшее заглушил взрыв надсадного кашля, и продолжилмужской голос — спокойный, барственный.

— Я помещик Свидригайлов. В чем дело, поручик?

— Жалуются на шум и скандал. Явился принять меры.

— Ну и принимайте. Сказано вам: четвертый этаж. Идемте,Катерина Ивановна, вам кричать вредно. Сейчас я вас в больницу, а детей СофьяСеменовна доставит по названному мною адресу. Пойдемте…

Шаги приблизились, и пристав с письмоводителем отпрянулиглубже, к самой стене.

Но в дверях подъезда Катерина Ивановна остановилась.

— Погодите, — ловя ртом воздух, сказал она. —Я хочу видеть, как мерзавку эту за ворот поволокут, на съезжую!

И сколько ни уговаривали ее спутники, идти дальше не хотела.

— Очень славно-с, — прошелестел на ухо помощникуПорфирий Петрович. — Пускай студент увидит, что в квартире кроме Лужинаникого не осталось.

Несколько минут спустя полицейские вывели всю подгулявшуюбратию, частью с трудом удерживавшуюся на ногах. Должно отметить, что почти всешли с полной покорностью судьбе, возмущались только двое: квартирная хозяйка даочкастый длинноволосый человечек с блеющим голосом. Первая всё пыталась наломаном русском объяснить, что скандал затеяла вовсе не она, а «крубый инеблагодарный коспоша Мармеладоф», очкастый же невнятно выкрикивал пронеприкосновенность жилища и полицейский произвол. Он, в отличие от остальных,кажется, был трезв, но за такие крики вполне можно забрать и трезвого, поэтомупоручик Порох на счет длинноволосого нисколько не усомнился.

Всех вывели во двор, откуда раздался торжествующий крикКатерины Ивановны: «Что, съела, плебейка?» — и еще через минуту стало тихо.

— Идемте-с, — обычным голосом сказал ПорфирийПетрович, очень довольный тем, как оборачивалось дело. — Поле деятельностисовершенно расчищено.

Они стали подниматься по ступеням, но еще не достигличетвертого этажа, когда их догнал поручик.

— Мои сами управятся, дело не хитрое, — доложилон, часто дыша — А мне, ваше высокоблагородие, дозвольте с вами в засаду.Отчаянный субъект, как бы чего не вышло.

Александр Григорьевич негодующе ахнул. Он мысленно ужнарисовал себе схватку с Раскольниковым, заголовки в завтрашних газетах,награду от начальства и даже — дело-то громкое — августейшую благодарность. Атут вдруг этот, на готовенькое, и будет после кричать на каждом углу, что он-тоглавный герой и есть.

— Не стоит вам утруждаться-с, — ласково молвилпоручику Порфирий Петрович. — От вас, сударь, очень уж одеколономблагоухает. У преступников нервического склада чрезвычайно развито обоняние.Ну-ка ступит Раскольников за порог, да и опознает запах? Вы ведь давеча налестнице, поди, прямо в лицо ему аромат источали?

Порох только вздохнул.

— Ну так я вам парочку хороших унтер-офицеров выделю.Не трусливого десятка и самой крепкой комплекции.

Но и на унтер-офицеров пристав не согласился.

— Зря волноваться изволите. Мы с господином Заметовым,конечно, не голиафы, но ведь и Раскольников отнюдь не Самсон. Как-нибудьсовладаём-с.

— У него всего лишь топор, орудие мирного труда-с, а уменя вот-с.

Он вынул из кармана маленький револьвер с коротким стволом.

— И я в конторе прихватил, — сообщил АлександрГригорьевич, показав пистолет, взятый из оружейного шкафа. — Оба стволазаряжены, я проверил.

В общем, кое-как спровадили непрошеного волонтера, причем уписьмоводителя возникло подозрение, что Порфирий Петрович также не больножелает делить славу с кем-то третьим. И правильно!

Двенадцатый нумер был будто нарочно обустроен для засады —это Порфирий Петрович сразу же с удовлетворением отметил. Длинная анфиладакомнат являла собою представительную галерею разных степеней нищеты, ибо кто жекроме самых последних бедняков согласится на проходе жить?

— Ну и скупердяй этот Лужин, если, будучи человекомсостоятельным, в такой дыре остановился, — заметил письмоводитель.

Были здесь помещения с претензией на приличность, то есть скакой-никакой мебелью и даже картинками на стенах; были ободранные берлогиявных кабацких завсегдатаев; встретилось и обиталище шарманщика — во всякомслучае в углу на деревянной ноге стоял сей немудрящий музыкальный инструмент, ана столе в клетке сидела маленькая мартышка. Она посмотрела на вошедших сыщиковсвоими печальными черными глазенками, тихонько заверещала и взяла с блюдечкаподсолнечную семечку.

— Не застревайте, Александр Григорьевич, невремя-с, — поторопил пристав заглядевшегося на животное помощника. —Нужно удобное местечко присмотреть, желательно прямо перед дверью-с.

Однако прямо перед лужинской (то есть, собственно,лебезятниковской) дверью не получилось, очень уж крохотною оказаласькомнатенка. Здесь, видно, квартировал самый предпоследний из жильцов, хуже когобыли одни лишь Мармеладовы. Из обстановки тут имелся тюфяк, даже не закрытыйшторкою, да крепкая дубовая скамья, которая, судя по остаткам яичной скорлупы,служила обитателю и столом. Спрятаться было решительно негде.

И все равно пристав с помощником устроились отлично. Дело втом, что перед конуркою с тюфяком располагался еще чуланчик, в котором никто нежил, а с двух боков стояли какие-то старые шкапы — должно быть, хозяйка заперлатуда какие-то свои вещи. Порфирий Петрович протиснулся за шкап слева, Заметов —справа, и в полумраке разглядеть их стало совсем нельзя.

Однако надворный советник этим не удовлетворился. Он погасилво всех комнатах лампы и свечи, оставив лишь огоньки перед образами, и вквартире сделалось вовсе темно. Но и этого Порфирию Петровичу показалось мало.

— А мы еще вот что-с, — промурлыкал он, оглядываяместо засады с видом садовника или декоратора, — мы еще в последнейкомнатке на полу свечу зажжем, как если б жилец ее оставил. Студенту нашему,как войдет, свет в глаза, да и нам будет хорошо видно, мы же с вами еще более вмраке потонем-с.

В качестве самого последнего штриха вытащили на середкудубовую скамью и развернули поперек.