Индейцы и школьники - Дмитрий Конаныхин

вынужденностями и примирением: «Ну, надо, надо так. Потерпи. Подожди. Всё образуется. Не надо пробивать лбом стену. Не надо заводиться. Жизнь прожить – не поле перейти. Хочешь жить – умей вертеться. Не ты первый, не ты последний». А он не умел. Не умел вертеться. Не умел быть последним. Вернее, не быть первым. Что за блядская привычка?! Ну за что такое, Господи?! Ну как же так? Почему так всегда – почему нельзя отвести глаза? Почему нельзя просто смотреть в землю? Ведь можно ведь? Это ведь так просто – просто смотреть перед собой. В землю. Рассматривать траву, рассматривать снег, песок, пыль. Карту. Бруствер. Чёрта лысого высматривать! Нет же – глаза в глаза. Ну какого хера нельзя, невозможно, невыносимо – не опустить глаза? Почему же доля такая – если «есть добровольцы?» – почему ноги сами делали шаг? Если мама дома? Если Тася ждала? Почему? Доля такая, видимо. Доля…

По глазам резанули обрывки ночной посиделки. И чем нахальнее мозг кривлялся, чем настойчивее подбрасывал картинки, тем сильнее Вася хотел всё забыть. Забыть. Забыть немедленно! Невозможно – как же так? Чьи-то губы. Задранная юбка. Голые колени. Белые бёдра, перетянутый резинкой чулок. Кривые, липкие губы. Волосы на лице. Картинки одна хуже другой. Муторно-то как! Так было или не было?! Нет, он придёт домой. Он будет сильным, он справится. Он придёт домой, отоспится, придёт в себя, а потом найдёт и убьёт на хер Вальку Стеценко.

С этой мыслью он расслабился и повалился навзничь; веки его были полуприкрыты, и только белки глаз метались, рассматривали то, что он так хотел забыть. Но – так легче, именно – так. И ночная темнота привычно укрыла его своим одеялом.

3

– О-о-о! Кто к нам пришёл? Какие люди! Ну, Валентин, молодец! Васю привёл! – по ушам его бахнули возгласы весёлой компании.

В каптёрке кирпичного завода было угарно, пьяно, весело. Всем лет по тридцать или по тридцать с хвостиком – маленьким или большим. Но сорока ещё никому не было. Видали всякое, испытали разное. Хватило в жизни.

Валентин Стеценко, жизнерадостный, стремительно жиреющий блондин, великолепный технолог и бессовестный бабник и стервец, задавал тон общему веселью. Самым наглым образом он изменял своей жене, тихой дылде Елене Викторовне, что родила мальчика через полгода после неожиданно позднего его возвращения из Пруссии. Ну, напутали с похоронками, бывает. Да, бывает, но… Доставать-то так бабу зачем? И дитё померло вскоре. Чего беситься? Ладно, его это дело. «В каждом дому по кому». Короче, веселился Валька. Умело веселился. А в тот вечер как раз день рождения у него был. Знал Валентин, что Елена его целый день старалась, пекла, шкварила-жарила, готовилась, даже накануне платье своё, ещё довоенное, гладила. Не заметила она, как он заглянул в окно хатки, смотрел, как гладила жена своё лучшее платье, улыбалась чему-то. Может, даже о чём-то осмелилась помечтать. Неожиданно понял он, что она, по сути, всё ещё молодая и даже прежняя. Поэтому и не стал он домой идти – пусть посидит. «Пусть посидит одна, сука»… А ещё Валька, как всякий, кому довелось первым выпрыгивать из укрытий навстречу свинцовому свисту, распознал в угрюмом бригадире грузчиков «своего». Да ещё и справки навёл, понял, как судьба мужика потрепала. Короче, пытался дружить.

Напротив них сидела Людка «У-2», учётчица, пышная, волоокая, кареглазая, иногда умело стеснявшаяся своей пышности, иногда – наоборот, походкой своей сушившая горло грузчикам. Вообще-то по мужу её фамилия была Ройзман, в девичестве Луцкая; она не очень жаловала своего слишком тихого учителя математики, поэтому… Поэтому она и веселилась. Вряд ли кто из молодых грузчиков даже знал, что фамилия её – Ройзман. Как-то увидел её среди кирпичных штабелей Женька Терещенко, полусумасшедший спившийся лётчик, проводил взглядом роскошные арбузы её могучего зада, онемел, потом присвистнул, почесал затылок, оглянулся на ехидно замершую бригаду да и вымолвил только: «Ну чисто У-2 летит, прям крыльями машет, бонбочки везет!» Когда бригада белозубых, покрытых оранжевой пылью мужиков пришла в себя от хохота, то у придирчивой Людмилы Леопольдовны наступили «музыкальные» дни. Шла Людка по заводской территории, и обязательно какая-нибудь зараза насвистывала что-нибудь из «Небесного тихохода». Либо из-за штабелей раздавалось хоровое исполнение: «Мне сверху видно всё, ты так и знай!» Черти молодые… Давиду Григорьевичу, мужу Людмилы, тоже досталось рикошетом – никак не могли некоторые спорщики прийти к заключению: возможно ли и как же всё-таки удобнее Давиду исполнять свой супружеский долг – сверху или снизу. «Сверху укачает!» – доказывали одни, тогда как другие до боли в животе хихикали, что снизу можно и погибнуть. И любую скромницу и тихоню вогнали бы в ступор такие бесстыжести, но Леопольдовна сама вроде как и не замечала, наоборот, проплывала мимо грузчиков, посмеивалась, стреляла глазами, ну, иногда кулаком увещевала особо ретивого экспериментатора. Да, не без этого. За это уважали её. Да и считала она нормы без подлостей. Это тоже ценилось.

Рядом с Людкой сидела Светка Жукова, неожиданная гостья. Светлана переехала с Урала вслед за мужем. Вряд ли кто-то мог назвать её интересной женщиной, хотя у неё были правильные черты лица, фигура танцовщицы танго, она только чуть располнела, у неё были вполне красивые ноги – видели её люди на речке. Но не было в ней какого-то огонька. А может быть, и прятала она тот огонёк, люди о том не знали. Много работы, много забот было у её мужа – инженера Виктора Георгиевича. Детей у них не было. Как-то не сложилось. Да и потом что-то вообще не пошло. Тихая, даже слишком тихая пара была. Виктор Георгиевич больше молчал, хотя доклады на летучках да и на всяческих собраниях делал правильные, даже чересчур. Людей слегка сторонился, всегда проходил по двору с белым платком в руке, смахивая со своего светлого, чуть мешковатого костюма ещё не успевшую сесть пыль. Работяги его не любили. Что-то в нём было не так. Что-что, а бегающие глаза бывшие фронтовики в своей окопной жизни научились видеть. Нельзя было не научиться. Не научился распознавать труса за спиной – пропадёшь ни за что. Нельзя оставлять труса за спиной, лучше перед собой гнать – сдохнет, обосравшаяся падла, лишнюю пулю на себя притянет, так не жалко. А тут – начальник. Присматривались, терпели. Зачем пришла Светлана на ту вечеринку – было загадкой для всех, кроме её самой. Она-то знала. Как-то быстро и внезапно согласилась она, услышав от Ройзманши, что Стеценко, «этот вульгарный тип», на спор приведёт бригадира грузчиков Добровского. Ни о чём не