Повешенный - Лина Вальх

Алан негромко постучал тростью в окошечко, и водитель коротко кивнул в зеркале заднего вида. Входные двери замедлили свой бег, и вскоре автомобиль остановился перед одним из высоких и узких домов, наводнивших этот район. Заглушив двигатель, водитель негромко хлопнул своей дверью, поправил шляпу и распахнул пассажирский вход, впуская в салон дурманящую ночную прохладу.

Маккензи коротко кивнул, и Уиллу показалось, что его взгляд снова на мгновение стал мягким и сочувствующим.

Но ему это показалось.

Взгляд Алана снова был холодным и насмешливым, и мужчина не смотрел на Уильяма, когда дверь за его спиной захлопнулась, а стекло медленно опустилось, позволяя Уиллу в последний раз за этот вечер увидеть бесстрастное лицо своего непрошенного спасителя.

– Береги себя, Уильям Белл. И постарайся снова не угодить в тюрьму за пару ближайших дней.

Автомобиль зарычал, выпустил из-под колёс горький дым и тронулся с места, оставляя Уильяма одного на пороге его новой жизни, вход в которую скрывался за невысокой деревянной дверью, ключ к которой хранился под входным ковриком. Нужно было лишь сделать первый шаг.

И Уилл был полон уверенности сделать его.

Июль, 1932

Тусклая лампочка рвано мигала от перепадов напряжения, и Уильяму приходилось все время напрягать глаза, чтобы рассмотреть что-то во вскрытой грудной клетке человека перед ним. Не сказать, что это ему помогало, потому что даже при хорошем дневном свете он вряд ли смог бы разобрать, что было лёгкими, а что рёбрами этого несчастного – сейчас его внутренности больше напоминали фарш, изредка булькающий, когда слабо бьющееся сердце совершало очередной виток крови по организму в тщетной надежде на спасение.

Пустой театр, обычно набитый гудящими от предвкушения сотрудниками и студентами, сейчас молчал. Было ли причиной этому раннее время операции или то, что оперировал Уильям, оставалось для хирурга большим вопросом, о котором он хотел сейчас думать как можно меньше. Раздробленная грудина юноши на столе вспыхивала вместе с лампочкой, и Уилл раздражённо чертыхнулся, вытаскивая щипцами мелкую дробь. Чудом было уже то, что сердце оказалось не задетым, но состояние пациента оставалось неудовлетворительным настолько, что Уильям сквозь силу заставлял себя проводить операцию.

«Случайно упал на дробовик», – сказали в приёмном покое двое высоких мужчин в дорогих костюмах, многозначительно похлопав Уильяма по плечу и бросив парня к его ногам, как мешок с картошкой.

«Вы знаете, что делать», – добавил один из них, понизив голос и сунув в карман белого халата несколько купюр. – «Надеемся на плодотворное сотрудничество».

Клапаны аппаратов глухо ухали в такт дребезжанию лампы, а сердце несчастного в последний раз сквозь силу перелилось ударом и замолкло. Уилл выдохнул, так и замерев с разжатыми щипцами, которыми уже нацелился на очередную дробинку. Собственное горячее дыхание под маской обжигало потрескавшиеся губы, а голова в туго затянутом чепце чесалась и ныла.

Щипцы глухо звякнули об металлический поднос. Короткий взгляд на часы, и Уильям отвернулся от операционного стола, коротко бросив стоящим рядом сёстрам:

– Время смерти – четыре часа сорок семь минут.

Солнце только показало свои первые лучи, пробираясь вперёд мягкой поступью, когда Уилл устало стянул с себя ненавистные маску и шапочку. Окрасившаяся в алое ткань рухнула на пол, а вода в раковине потекла багровым вином.

«Перчаток нет», – так прошлёпала старыми губами сгорбленная медсестра, увидев перед собой Уильяма.

Кровь струйками стекала по коже, цепляясь за длинные тёмные волоски на руках маленькими каплями. Перчаток нет. Уильям сквозь силу улыбнулся воспоминанию об этой милой сценке, в которой и старуха, и Уилл делали вид, что все в порядке. Всего лишь обыденная ситуация – позволить хирургу измазаться по локоть в крови пациента. Сдавленный болезненный смешок вырвался из груди Уилла, и мужчина с остервенением начал тереть кожу, ощущая лёгкое пощипывание. Перчаток нет. Как нет и привычного хорошего отношения: только одна медсестра смотрела на него с обожанием во время операции, да и та вскоре изменит своё отношение, поддавшись мнению старших.

Ноги гудели, и дрожь от них сильной вибрацией проходила по всему телу, казавшемуся Уиллу после нескольких часов за операционным столом мягкой подушкой с перьями. Он едва чувствовал руки, и каждое движение казалось ему чужим, словно это не он управляет своими пальцами и руками, а кто-то другой, дёргающий за ниточки, как кукловод. Грубая щётка оставляла после себя длинные борозды, но Уилл не прекращал тереть руки, пытаясь снять кожу и обнажить наконец окружающим все, что копилось внутри него.

Уилл вздрогнул, когда маленькая женская ладошка легла ему на плечо, а тонкий тихий голос пробормотал «Не мучайте себя. Все уже отмылось». Часы противно тикали, когда Уилл выходил из операционной, громко хлопнув дверью и оставив молодую сестру в растерянных чувствах.

Они думали, он не видит? Они думали, он не замечает взглядов, которыми смотрят на него? Не слышит громких голосов, стоит ему пройти по коридору и поздороваться? Первый день на работе оказался для Уильяма еще более тяжёлым, чем он изначально думал, лёжа на диване в своей новой гостиной и пялясь в потолок под хриплое жужжание радио.

Ключ щёлкнул в дверном замке, обещая Уильяму несколько часов спокойствия и сна. Верхний ящик стола распахнулся, и Уилл вытащил из него массивный будильник, заведя несколькими оборотами: проспать обход не хотелось, да и позволять сёстрам найти его спящим в запертом кабинете Уильям не собирался. Действовать на опережение было лучшим вариантом. Ноги на стол, халат вместо одеяла, и вот мысли уже медленно утекают песком в часах, позволяя забыться мягким облаком сна.

Ему снился дом. Маленький пруд около него и высокая скрипучая качель, спрятанная в тени раскидистого дуба. Усеянные маленькими розовыми цветами кусты и пахучие лилии, которые любила высаживать его мать. Ему снился дом. И высокая мягкая постель, прохладная после целого дня, в которую он забирался, укрываясь одеялом с головой, как в маленький замок. Ему снилось все то, что давно отняло время, растоптав и перемолов своими нещадными жерновами взросления. Улыбки сестёр стёрлись и погасли, родительский дом покосился под порывами ураганов, а лилии завяли и поникли, как поник и сам Уилл, уверенно вышагивая по коридорам больницы с высоко вздёрнутым подбородком.

Уильяма разбудил долгий и настойчивый стук в дверь. Кто-то колотился с той стороны, а будильник, еще не прозвонивший, продолжал негромко тикать, отмеряя оставшийся час сна. Выползать из сладкой пелены полудрёмы Уиллу не хотелось, но каждый удар по дереву колоколом разносился телу, болезненной вибрацией пульсируя в голове.

Кресло скрипнуло, и Уилл протёр глаза, несколько раз моргнув, чтобы скинуть с себя последние остатки сладкого сна. Кресло снова скрипнуло, и Уильям, надев на ходу халат, обогнул стол и в несколько шагов подлетел к двери. Его пальцы замерли в нескольких дюймах от ключа в нерешительности и спустя несколько мгновений уверенно схватились за него, провернув три раза. Три маленьких замочка отщёлкнулись, и Уильям распахнул дверь, едва не столкнувшись с неожиданно возникшей перед ним медсестрой в свежем чистом чепчике и новеньком переднике.