Белый ворон - Ольга Игоревна Елисеева

— У нас в Белой Церкви огромный сад, — сообщила Лиза и, не дав старику опомниться, вывалила на него гору сведений о самых экзотических цветах, которые выращивались у неё дома в оранжерее и грунте.

— И как долго вы можете держать померанцевые деревья на улице? — поинтересовался Семён Романович.

— Четыре месяца. Но если октябрь тёплый, то следует оставлять их до заморозков, чтобы корневая система укреплялась и они постепенно привыкали к холоду.

— Четыре месяца, — протянул старый граф. — Благодатный край. У вас, должно быть, мягкие зимы?

— Нет, совсем нет, — покачала головой Лиза. — Иной раз вымерзают вишни.

— А вы укладываете к корням мешки с золой? — деловито осведомился Семён Романович.

— Нет, — удивилась Лиза. — Зачем?

— Так как же вы хотите, чтобы вишни не мёрзли? — поддразнил её граф.

— У нас шесть тысяч деревьев, — возразила невестка. — На всё золы не напасёшься.

— Идёмте со мной, — милостиво разрешил старик. — Я покажу вам, как спасал этой зимой розовые кусты от сырости. А под Белой Церковью я воевал в 1773 году, под командой самого Румянцева. И тогда, клянусь честью, сударыня, там вообще не было ни одного дерева. Степь да степь.

Вместе они прошли мимо длинной оранжереи с пламеневшими в злато-розовом рассвете стёклами и скрылись из глаз. Михаил стоял у окна, глядя им вслед и довольно ухмыляясь. Любо-дорого было посмотреть, как Лиза берёт его родителя в оборот. Позволяет себя учить, наставлять, а сама потихоньку захватывает стариковскую душу в плен.

Поздняя осень 1818 года. Гора Нола. Окрестности Неаполя

Раевский стоял на тропинке, ведущей к вершине горы. Здешняя растительность — бук, орешник и сосны — густо покрывала склоны. Лишь со скальных залысин внизу были видны зубчатые стены двух крепостишек — Нолы и Авеллино. А совсем вдалеке — винная от закатного солнца полоска моря. Чудесный край. Здесь можно было спрятаться от всего мира. Вести жизнь свободную и дикую. В полном согласии с собой.

Так поступили отпрыски лучших семейств древней Авзонии, удалившись в жалкие хижины и по примеру святого Теобальда назвавшись «угольщиками». Александр готовился вступить в их братство. Он прошёл положенный срок испытания, разъезжая по Европе с пакетами невидимых эмиссаров, передавая неизвестным «братьям» сведения и грузы, о которых не имел ни малейшего понятия. Сегодня мастера посчитали возможным приоткрыть перед неофитом завесу тайны. Что проку? Полковник знал: общество политическое. Его цель — свержение деспотизма. А в Италии дело, Греции или Латинских Америках — не важно. Где-то надо начинать.

Ритуал посвящения — почти бутафорский — не интересовал Раевского. Но коль скоро люди придают этой фанаберии значение, он готов уважить их закон. Хотя глупо стоять с мешком на голове перед хижиной углежогов в лесном урочище и подыхать со смеху. Однако ради настоящего дела полковник был готов потерпеть даже масонские глупости. Он долго колебался: стоит ли примыкать к тайному обществу? Порывать прежние связи? Становиться безымянным и бездомным бродягой? Но... предательство Лизы отсекло его прежнюю жизнь, как бритвой.

Убежище на вершине горы Нола, куда привёз неофита граф Мочениго, по-итальянски называлось Baracca. Множество таких «хижин» составляли республику, а обитатели одной — семью или «венту». Они именовали себя boni cugini — «добрые родственники». Иных связей «угольщики» не допускали. Правила приёма были почти оскорбительны. Мало того, что кандидата, как куль, заворачивали в мешковину, ему ещё и надевали на шею верёвку, конец которой держал в руке мастер-проводник. Для Раевского таковым был Мочениго — человек лёгкий, весёлый, колесивший по Европе от Швейцарии до Греции и завербовавший пылкого русского ещё в Париже. Их прежнее общение уверило Александра, что граф с заметным цинизмом относится к мистическим ритуалам. Каково же было удивление полковника, когда, прибыв в карете к дикому подножию Нолы, Мочениго потребовал точнейшего исполнения устава! Ему предстояло вести неофита, как бычка на верёвочке, от подошвы горы к вершине, босиком и с завязанными глазами. Предложение Раевского прогуляться по тропе в сапогах и лишь на подходе к баракке переодеться кающимся грешником, было с негодованием отвергнуто.

— Вы должны понять, что всё происходящее имеет прямой смысл, — сказал граф. — Никакого маскарада. Вы Телец, которого влекут на заклание. И вы согласились исполнять эту роль.

Такой педантизм покоробил Александра, тем более что по пути он единожды рассадил себе пальцы на ногах о шишки и сучья. Наконец спутники добрались до вершины. Мочениго трижды топнул перед дверью хижины и провозгласил:

— Добрые родственники! Мне нужна помощь!

Глухой голос изнутри отвечал:

— Братья, на улице один из нас! Ему нужна помощь. Не принёс ли он полена, чтобы подбросить его в костёр?

Тут Раевский с неудовольствием осознал, что его именуют «поленом». И хотя сгореть на костре революции весьма почётно, всё-таки он рассчитывал на роль кочегара.

— Куда ты идёшь, достойный мастер? — снова послышались из-за двери традиционные вопросы.

— В камеру чести, чтобы усмирить страсти, подчинить волю, разорвать привязанности с миром и познать учение угольщиков, — отвечал Мочениго.

— Кого ты привёл с собой?

— Заблудившегося в лесу.

— Чего он хочет?

— Стать добрым родственником.

— Веди его.

После этой тирады мастер-проводник и кандидат в мешке ступили под своды баракки. Сквозь мелкие дырочки между нитями мешковины Александр кое-как мог различить её внутренность. Благо свет во многих местах просекал соломенную крышу. Это была бревенчатая халупа с земляным полом. В ней стояло несколько чурбанов, на которых восседали надзиратели, председательствующий, оратор и секретарь. «Всё, как у масонов, только невыразимо бедно», — подумал Раевский. На низком столе стояли две свечи, распятие и горшок с тлеющими углями. Над головой висело изображение святого Теобальда. Мастера закрывали лица капюшонами, ученики сидели вдоль стен с обнажёнными головами. Все были в одежде из мешковины, подпоясанной верёвками.

Неофиту поднесли деревянную плошку, наполненную солёной морской водой и именовавшуюся «чашей забвения». Пить пришлось через мешок, отчего влага, попадавшая на губы, была ещё противнее. Но и без того у Александра чуть не сморщился язык. Ему показалось, что гортань пылает огнём, словно из неё вырвали кусок плоти. В следующую минуту запылала кожа на груди. Председатель щипцами вынул из горшка горячий уголь, поднял мешковину и прижал свой инквизиторский инструмент к тому месту, где у кандидата стучало сердце.

— Отныне вы не сможете спокойно видеть несправедливость! — провозгласил мастер. — Этот уголь, знак нашего братства, постоянно будет напоминать вам о боли, которую испытывают несчастные, проклятые, голодные и угнетённые.

Не издав ни звука, Раевский встал на колени и начал читать клятву карбонариев. Он неплохо знал итальянский, и ему не составило труда её заучить.