P.S. I Miss You. Я по тебе скучаю - Уинтер Реншоу

Я оттягиваю ворот своей футболки, обмахиваюсь, чтобы остыть, и собираюсь с силами, прежде чем вернуться на первый этаж, к Мэнни и остальной бригаде.

Спускаясь по лестнице минуту спустя, я ловлю себя на том, что ухмыляюсь, словно мальчишка, вспоминая выражение лица Макколи – неприкрытый ужас, шок, смятение.

Жду не дождусь, чтобы рассказать об этом Мелроуз сегодня вечером.

Да просто… жду не дождусь, чтобы увидеть ее сегодня вечером.

Ровно в половине шестого вечером в среду входная дверь открывается и закрывается. Я застегиваю «молнию» на первом из своих чемоданов. Половина моих вещей собрана. Я оставила достаточно, чтобы их хватило на следующие пару дней.

Мне казалось, что у меня больше времени, что уезжать мне придется не раньше следующей недели, но режиссер хочет, чтобы я прибыла как можно скорее, и мой агент сумел выбить для меня всего три лишних дня.

Три дня, чтобы сказать «до свидания» бабушке, маме и папе, тете Кэтрин и дяде Чарльзу, Марице и Исайе.

Саттеру.

Его тяжелые шаги звучат на лестнице, половицы скрипят, когда он доходит до второго этажа. Пару секунд спустя в дверях моей комнаты возникает его высокая фигура.

– Привет, – говорю я.

Он прислоняется к дверному косяку. Его белая футболка испачкана, кожа блестит от пота – на улице сегодня жарко.

– Уже пакуешься? – со смехом спрашивает он.

– Я уезжаю в субботу.

Лицо его мрачнеет.

– Ты… в порядке?

– «Не плачь по мне, Аргентина», – поддразниваю я. – Я в восторге. Это буквально сбывшаяся мечта. Я просто… считала, что у меня больше времени, ну понимаешь, чтобы попрощаться со всеми. Но, полагаю, это всего на два месяца. На три, если будут задержки из-за погоды и всего такого. Никогда заранее не угадаешь.

– Понятно.

– Да, кстати, а это насчет чего? – Я отклеиваю от комода его записку и протягиваю ему, слегка щурясь. – О чем я тебя спрашивала?

– Ты не помнишь?

Я смеюсь.

– Не-а.

Он потирает загорелой рукой свой затылок, делает глубокий вдох, но едва он открывает рот, чтобы ответить, как мой телефон звонит.

– Это Ник, – говорю я через секунду. Саттер выпрямляется и кивает.

– Пойду приму душ.

Я нажимаю на телефоне зеленую кнопку и прижимаю экран к груди.

– Как закончим, встретимся внизу, ладно?

Он выходит и закрывает дверь, а я усаживаюсь на кровать.

– Что случилось? – спрашиваю я.

– У меня экзистенциальный кризис, – отвечает Ник, растягивая слова.

– Ты где?

– В Нью-Джерси.

Там еще даже девять вечера не пробило, а он уже набрался.

– Что, ваше турне с «Maroon 5» оказалось не таким, как ты ожидал? – интересуюсь я.

Он вздыхает в трубку, потом я слышу, как что-то шелестит на заднем фоне, словно он ерзает, устраиваясь поудобнее.

– Мне чертовски одиноко, Мел, – сообщает он. – Новый город каждый вечер, и это просто…

– Ну конечно, Ник, я внимательно слушаю, расскажи мне еще о твоих жутких проблемах, – хмыкаю я.

– Знаю. Я знаю, как это звучит.

– Ты скучаешь по дому? Может быть, у тебя просто ностальгия?

Он снова вздыхает и некоторое время молчит.

– Да, думаю, что я скучаю. Наверное, я хочу домой, Мел.

– Ты вернешься домой уже совсем скоро, – говорю я. – И подумай о том, какие крутые истории ты сможешь рассказывать. Когда-нибудь тебе стукнет восемьдесят лет, и ты будешь делиться воспоминаниями об этом полугодовом турне.

Он с минуту молчит, хотя на заднем плане я различаю звуки всего, что происходит в круизном автобусе. Разговаривают люди, открываются и закрываются двери, шипят вскрываемые пивные банки.

– Может быть, ты просто устал? – спрашиваю я. – Может быть, тебе следует взять пару дней отпуска и… ну не знаю… как-нибудь разобраться с тем, что тебя беспокоит? Мне кажется, что постоянно хлестать энергетики с алкоголем – это очень плохая идея.

– Знаешь, я скучаю по инди-сцене. Маленькие бары, те же самые лица каждое воскресенье, и чтобы никакой необходимости в охране.

– Ник, тебе нужно поспать. Поговорим об этом, когда ты протрезвеешь.

– Просто… – продолжает он, игнорируя мои слова. – Я смотрю на Адама с его огромным банковским счетом, женой-супермоделью и миллионами вопящих фанатов и спрашиваю себя… этого ли я в действительности хочу?

– Да, тебе приходится спрашивать себя…

– Нет, Мелроуз. Ответ – нет.

– Ладно. – Я ложусь на кровать, отпихнув свой чемодан. Если ему нужно выговориться, пусть выговаривается. – Продолжай.

– Мне казалось, что мне все это нужно, – говорит он. – Долгое время мне казалось, что именно этого я и хотел. И я стыдился этого. Вот почему я никогда никому не говорил. Но сейчас… сейчас, когда я увидел все это вблизи… Это все долбаная фальшивка. Эти люди не счастливы, они только притворяются счастливыми. И тогда какой во всем этом смысл?

– Смысл в развлекательной ценности.

– Нет, я имею в виду… – Голос Ника прерывается. – У меня такое ощущение, что я не нахожу в этом никакого смысла.

– Все в порядке. Ты просто пьян.

Я слышу, как он смеется в нос.

– Я хотел бы, чтобы ты была здесь. – Он говорит тихо, как будто его слова предназначены только для моих ушей. – С тобой всегда все становилось лучше, Мелроуз. Всегда.

Глядя в потолок, я вспоминаю дни нашей юности. Детство должно быть беспечным, словно долгий летний день, когда ты сидишь у бассейна, катаешься на велосипеде по улице и пачкаешь подбородок мороженым, тающим на жаре.

Но у Ника не было такого детства. Его родители постоянно ругались. Каждый день. Каждую ночь. Так бывает, когда сходятся две горячих артистичных натуры, привнося в свой брак периоды жгучей неуверенности и элемент непрерывного соперничества.

Я осознала это только годы спустя, но вскоре после того, как мы подружились, он подарил мне рацию, чтобы ему было с кем поговорить по ночам… чтобы не слышать всей этой ругани, которая у них в доме, похоже, неизменно предшествовала отходу ко сну.

Музыка была для него средством побега.

Я была для него средством отвлечься.

А его группа, «Melrose Nights», была средоточием того и другого.

– Ложись спать, ладно? – Я прикладываю телефон к другому уху. – Обещаю, после хорошего отдыха в твоей жизни появится куда больше смысла. И не думай слишком много о таких вещах. Ты просто морочишь себе голову.