Унесенные ветром. Том 2 - Маргарет Митчелл

Она резко выдернула руки из-под его ладони.

— Ретт, если вы хотите, чтобы мы как-то ладили, вампридется прекратить разговоры об Эшли Уилксе» Мы всегда будем ссориться из-занего, потому что вы его не понимаете.

— Зато вы, очевидно, читаете в его душе, как враскрытой книге, — ехидно заметил Ретт. — Нет, Скарлетт, если уж яодолжу вам деньги, то сохраню за собой право обсуждать Эшли Уилкса, как мнезахочется. Я отказываюсь от права получить проценты за деньги, которые вамодолжу, но от права обсуждать Эшли не откажусь. А есть ряд обстоятельств,связанных с этим молодым человеком, которые мне хотелось бы знать.

— Я не обязана обсуждать его с вами, — отрезалаона.

— Нет, обязаны! Ведь у меня в руках шнурок от мешка сденьгами. Когда-нибудь, когда вы разбогатеете и у вас появится возможностьпоступать так же с другими… Я же вижу, что он все еще дорог вам…

— Ничего подобного.

— Ну, что вы, это же так ясно — недаром вы кидаетесь наего защиту. Вы…

— Я не допущу, чтобы над моими друзьями издевались.

— Ничего не поделаешь, придется потерпеть. А вы ему всетак же дороги или Рок-Айленд заставил его вас забыть? Или, может быть, оннаконец оценил, какой бриллиант — его жена?

При упоминании о Мелани грудь Скарлетт стала бурновздыматься, и она чуть было не крикнула Ретту, что только соображения честиудерживают Эшли подле Мелани. Она уже открыла было рот и — закрыла.

— Ага. Значит, у него по-прежнему не хватает здравогосмысла оценить миссис Уилкс? И даже все строгости тюремного режима вРок-Айленде не притупили его страсти к вам?

— Я не вижу необходимости обсуждать этот вопрос.

— А я желаю его обсуждать, — заявил Ретт. Голосего звучал почему-то хрипло — Скарлетт не поняла почему, но все равно ей это непонравилось. — И клянусь богом, буду обсуждать и рассчитываю получитьответ на мои вопросы. Так, значит, он по-прежнему влюблен в вас?

— Ну и что, если так? — вскричала Скарлетт. —Я не желаю обсуждать его с вами, потому что вы не можете понять ни его самого,ни его любовь. Вы знаете только одну любовь., ну, ту, которой занимаетесь сженщинами вроде этой Уотлинг. — Вот как, — мягко сказал Ретт. —Значит, я способен лишь на животную похоть?

— Вы же знаете, что это так.

— Теперь мне ясно, почему вы воздерживаетесь говоритьсо мной об Эшли. Мои грязные руки и губы оскверняют незапятнанную чистоту еголюбви.

— Да.., что-то в этом роде.

— А меня интересует эта чистая любовь…

— Не будьте таким гадким, Ретт Батлер. Если вынастолько испорчены, что считаете, будто между нами было что-то дурное…

— Что вы, подобная мысль никогда не приходила мне вголову. Потому-то это меня так и интересует. Но все же — почему между ваминичего не было?

— Неужели вы думаете, что Эшли стал бы…

— Ах, так, значит, Эшли, а не вы, ведет эту борьбу занепорочность. Право же, Скарлетт, не надо так легко выдавать себя.

Скарлетт в смятении и возмущении взглянула на Ретта; но полицу его ничего нельзя было прочесть.

— На этом мы ставим точку. Не нужны мне ваши деньги.Так что убирайтесь вон!

— Неправда, вам нужны мои деньги, и раз уж мы такдалеко зашли, зачем останавливаться? Конечно же, никакого вреда не будет, еслимы поговорим о столь чистой идиллии — ведь между вами не было ничего дурного.Итак, значит, Эшли любит вас за ваш ум, за вашу душу, за благородство вашегохарактера?

Скарлетт внутренне съежилась от его слов, как от ударовхлыстом. Конечно же, Эшли любит ее именно за эти качества. Сознание того, чтоЭшли, связанный соображениями чести, любит ее на расстоянии за то прекрасное,что глубоко скрыто в ней и что один, только он видит, — это сознание какраз и позволяло ей жить. Но сейчас, когда Ретт перечислял ее достоинства вслух,да еще этим своим обманчиво сладким тоном, под которым таился сарказм, ониперестали казаться ей такими уж прекрасными.

— Я чувствую, как юношеские идеалы оживают во мне примысли, что такая любовь может существовать в нашем грешном мире, —продолжал он. — Значит, в любви Эшли к вам нет ничего плотского? И эталюбовь была бы такой же, если бы вы были уродиной и не обладали вашейбелоснежной кожей? И у вас не было бы этих зеленых глаз, которые вызывают вмужчине желание заключить вас в объятия, — авось не станетесопротивляться. И если бы вы так не покачивали бедрами, соблазняя без разборувсех мужчин моложе девяноста лет? И если бы эти губки.., но тут лучше мнепопридержать свою животную похоть. Так Эшли всего этого не видит? А если видит,то это ничуть не волнует его?

Мысли Скарлетт невольно вернулись к тому дню во фруктовомсаду, когда Эшли обнял ее, и она вспомнила, как дрожали у него руки, какимжарким был поцелуй — казалось, он никогда не выпустит ее из объятий. При этомвоспоминании она залилась краской, и румянец, разлившийся по ее лицу, неускользнул от глаз Ретта.

— Значит, так, — сказал он, и голос его задрожалсловно от ярости, — все ясно. Он любит вас только за ваш ум.

Да как он смеет лезть ей в душу своими грязными руками,оскверняя то единственное прекрасное и священное, что есть в ее жизни? Холодно,непреклонно он разрушал последние бастионы ее сдержанности, и теперь уже то,что ему так хотелось узнать, скоро выплеснется наружу.

— Да, конечно! — воскликнула она, отбрасываявоспоминание о губах Эшли, прильнувших к ее губам.

— Прелесть моя, да он даже и не знает, что у вас естьум. Если бы его привлекал в вас ум, не нужно было бы ему так защищаться от вас,чтобы сохранить эту свою любовь во всей ее, так сказать, «святости»! Он жил бысебе спокойно» потому что мужчина может же восхищаться умом и душой женщины,оставаясь всеми уважаемым джентльменом и сохраняя верность своей жене. А ему,видимо, трудно примирить честь Уилксов с жаждой обладать вами, которая снедаетего.

— Вы думаете, что все так же порочны, как вы!

— О, я никогда не отрицал, что жажду обладать вами,если вы это имеете в виду. Но слава богу, меня не волнуют проблемы чести Если ячего-то хочу, я это беру, так что мне не приходится бороться ни с ангелами, нис демонами. И веселенький же ад вы, должно быть, создали для Эшли! Я почтиготов пожалеть его.

— Я.., это я создала для него ад?

— Конечно, вы! Вы же маячите перед ним вечнымсоблазном. Но, как большинство людей его породы, он предпочитает самой большойлюбви то, что в этих краях именуют честью. И сдается мне, у бедняги теперь неосталось ни любви, ни чести, которые могли бы его согреть!