Вельяминовы. За горизонт. Книга 4 - Нелли Шульман

работает отдел внутренней безопасности посольства, Густи все рассчитала по минутам:

– В конце концов, я часть отдела, я Тереза, как сказано в папках на Набережной…  – после обеда, заглянув в свою квартирку, она быстро нырнула в душ. Сердце часто билось:

– Он все мне объяснит. Он сказал, что любит меня и будет любить всегда, что он надеется на мое прощение…  – в костеле у них не оставалось времени на долгие разговоры. Она помнила лихорадочный, горячий шепот:

– В три часа дня, третья колонна. Я люблю тебя, Густи, я не могу жить без тебя…  – ей надо было вернуться в посольство к шести вечера. Густи намеревалась, не теряя времени, направиться в секцию сувениров:

– Полтора часа на покупки, полчаса на чашку кофе на улице Горького и час на возвращение в Замоскворечье, пешком. Удачно сложилось, что сегодня хорошая погода…

Густи больше не заботили танки на Чек-Пойнт-Чарли. Она могла думать только об одном. Велев себе успокоиться, она закурила:

– Наверное, у наших теней был обеденный перерыв, – весело заметила Густи, – они жевали пирожки…  – собираясь в ЦУМ, Густи не забыла о дорогом белье, купленном ей в Harrods, в Лондоне. Она взяла в Москву трусики и пояса, бюстгальтеры и комбинации, отделанные брюссельским кружевом:

– Чтобы мне не было так тоскливо, – девушка покраснела, – вечером я надевала белье и представляла себе Александра. Но сейчас все случится наяву…  – она посчитала, что герр Шпинне каким-то образом догадался об ее истинной миссии в Западном Берлине:

– Я уехала, якобы в Америку, куда и он сам уезжал, и он решил найти меня через русских…  – Густи понимала, что, пойди Александр к британцам, они могли бы больше никогда не увидеться:

– Ему бы солгали насчет меня, а меня бы на всю оставшуюся жизнь загнали в подвалы на Набережной, разбирать архивы…  – Густи просто хотелось счастья. Думая о родне, она почти всегда боролась со слезами:

– У Маргариты расстроилась помолвка, но она наследница половины богатейшего предприятия Бельгии. Она недолго просидит в Африке, после защиты доктората к ней выстроится очередь из аристократов и ученых. Она станет титулованной особой или женой будущего Нобелевского лауреата. Ева снимается для Vogue, Сабина модельер, Адель звезда оперы и все они замужем. Ева тоже выйдет замуж за какую-нибудь знаменитость, вроде Грегори Пека…  – актер всегда напоминал Густи об Иосифе:

– Он сказал, что я для него стала развлечением…  – Густи было отчаянно жалко себя, – он женится на еврейке, а я ему не нужна…  – Густи думала, что они со Стивеном вообще никому не нужны:

– Только папа нас любил, но он погиб, его убили русские…  – она считала, что мачеха тоже не очень ей интересовалась:

– Если бы она спаслась, она бы сбыла меня с рук в закрытую школу, – вздохнула Густи, – я ей была ни к чему. Я вечная приживалка, у меня нет крыши над головой…  – незаметно для шофера девушка сжала пальцы:

– Теперь все закончилось. Ради меня Александр не побоялся приехать в СССР, покинуть Западный Берлин. Я должна быть ему благодарна, я сделаю все, что он скажет. Я люблю только его, и так будет всегда…  – хлопнув дверцей машины, она сверилась с часиками:

– Десять минут на покупки, и я увижу Александра…  – миновав яркую афишу нового фильма, «Чистое небо», Густи скрылась в крутящихся дверях ЦУМа.

– Милая, ты услышь меня, под окном стою я с гитарою…  – напевая себе под нос, Джон рассматривал вычерченную от руки карту Москвы-реки:

– Виктор позаботился, – сказал Лопатин, – у парня способности к рисованию. Но на операцию я его не возьму, пусть сидит дома…  – Джон кивнул:

– Разумеется. Незачем в шестнадцать лет болтаться по ночам в лодках. Я в его годы тоже ничем опасным не занимался…  – он надеялся, что Маленький Джон спокойно учится в школе Вестминстер:

– Он разумный парень, – успокоил себя герцог, – он понимает, что ответственен за Полину, да и Марта его никуда не пустит в такие годы. Хотя Теодора-Генриха она пустила…  – Джон напомнил себе, что старший сын Марты совершеннолетний:

– Ясно, что он сам придумал весь план, – вздохнул герцог, – он чувствовал себя обязанным попасть в Советский Союз, отыскать нас…  – Джон решил, что племянник перешел зональную границу в Берлине:

– Он, скорее всего, сделал вид, что выбрал социалистический образ жизни. Штази не могла пройти мимо, его взяли на заметку, отправили в Москву на учебу…  – он не сомневался в Теодоре-Генрихе:

– Парень сын своих родителей, он аккуратен и осторожен. Вообще хорошо, что у нас появился такой источник. Может быть, Штази рассчитывает отправить его обратно на запад агентом…  – он был уверен, что Маша не ошиблась:

– У нее отменная память, она и меня узнала, хотя Волк меня только описывал…  – вспоминая встречу в Новосибирске, Маша пожимала плечами:

– Дядя, вы этого не видите, а я вижу. Вы все равно, – она указала на его повязку, – отличаетесь от советских людей. У вас другая осанка, другие повадки. Я сразу поняла, что это вы…

Джон незаметно взглянул на племянницу. Мария сидела с иголкой и нитками над их немногими вещами. Золото Волка требовалось вывезти из СССР. Девушка зашивала кольца и часы в подкладку старого ватника Джона. Для нее Лопатин тоже привез ватник и теплые штаны. Маша покраснела:

– Сие грех носить, дядя…  – девушка повертела брюки, – я их давно не надевала…  – Джон сварливо отозвался:

– Плавать в таком удобнее. Когда окажемся в Лондоне, можешь хоть всю оставшуюся жизнь разгуливать в платьях до пола, но сейчас лучше не рисковать…  – он не беспокоился за Марию. Племянница не растеряла спортивных навыков:

– Она год сидела в тайге, – усмехнулся Джон, – где ее умения очень пригодились. Она рубила лес, строила келью, ночевала на снегу…  – герцог заметил, что девушка стала чаще спрашивать у него о семье:

– То есть о Теодоре-Генрихе, – он скрыл улыбку, – хотя она всегда делает вид, что им не интересуется…  – Мария всегда краснела, когда речь заходила о кузене. Девушка почти каждый день играла на фортепьяно:

– Шопена и Бетховена, – хмыкнул герцог, – понятно, что она думает о Теодоре-Генрихе. Ей девятнадцать лет, у нее, как выразился бы Волк, бурлит кровь…  – Джон к инструменту не подходил. Ему не хотелось повторения прошлого инцидента, как он про себя называл случившееся. Ощупывая скрытый ежиком волос шрам на голове, он убеждал себя:

– Мне все почудилось. Никто никогда не делал таких операций, хотя мерзавец гениальный врач…  – он решил, пользуясь словами Марты, подумать об этом позже. Сейчас ему надо было заниматься операцией, намеченной на выходные дни. Дело осложнял проклятый съезд партии. Посольство находилось наискосок от Кремля, набережные кишели милиционерами:

– Навигация закончилась, хотя ночью речные трамваи и не ходили, нам бы никто не помешал. Но милицейские патрули все равно надо отвлечь…  – Лопатин предложил, как называл это герцог, создать дымовую завесу. Решетку на канализационной трубе, выходившей с территории посольства в реку, подпилили прошлой ночью. Ребята Алексея Ивановича работали тихо:

– Никто ничего не заметил, – задумчиво сказал Лопатин, – но для акции нам, напротив, потребуется создать как можно больше шума…  – для их целей как нельзя лучше подходил плавучий ресторан, пришвартованный на Канаве, как Лопатин называл Водоотводный канал:

– Устроим драку, – пообещал Алексей Иванович, – дело будет в выходные, когда патрулей всегда меньше, даже несмотря на съезд. Псы и не заметят, что происходит на реке…  – Лопатин решил ничего не говорить гостю о неудавшейся встрече в Ленинке. Вспоминая очень красивую, темноволосую девушку, он усмехался:

– За словом в карман она не полезет…  – Алексей Иванович любил женщин тихих и домашних, – с такой жить, словно на вулкане, но зато не соскучишься…  – драка обещала собрать все патрули в округе. Ребята