Вельяминовы. За горизонт. Книга 4 - Нелли Шульман

 – дверь в притворе скрипнула. Шаги отозвались эхом под беленым, растрескавшимся потолком:

– Benedícat vos omnípotens Deus, Pater, et Fílius, et Spíritus Sanctus…  – провозгласил священник. Община поднималась, Густи обернулась. Прямо на нее смотрел герр Александр Шпинне.

Старинному пасьянсу близняшек научила преподавательница домоводства в интернате:

– Карты покажут, сколько у вас будет детей, – с акцентом говорила она, – если, конечно, пасьянс сойдется…

Надя и сама не знала, зачем взялась за колоду. Рядом, на обитом кожей диване, лежал клубок желтой, похожей на цыплячий пух, шерсти, с воткнутыми в него спицами. Фальшивая Дора принесла в библиотеку особняка сумку с отрезами хлопка и фланели. Ткань украсили рисунками мишек и грузовиков, лошадок и кукол. Надя перебирала мотки пряжи:

– Ярлычков нет, но я вижу по качеству, что это не советский товар. Ткань и кашемир западные…  – на мозаичный столик поставили ручную швейную машинку:

– Здесь будет ваша рабочая комната, товарищ, – комитетская сука немного картавила, – что бы вы хотели сегодня услышать…  – кроме Большой Советской Энциклопедии и полного собрания трудов Ленина, в библиотеке стояла, как поняла Надя, тщательно отобранная классика:

– Радищев, Чернышевский, Салтыков-Щедрин, Горький. Чехова и Бунина здесь ждать не стоит…  – между провозвестниками революции, как их называли в школьных учебниках, Надя отыскала Пушкина и Толстого. Надзирательница, как о ней думала Надя, читала ей «Станционного смотрителя». Мирно щелкали спицы, фальшивая Дора поинтересовалась:

– Что это получится, товарищ…  – она указала на пряжу, – кофточка…  – Надя сухо ответила:

– Одеяльце. Читайте, не прерывайтесь…  – в окна бил холодный дождь. Она слушала успевший надоесть голос:

– Мы пришли на кладбище, голое место, ничем не огражденное, усеянное деревянными крестами, не осененными ни единым деревцом. Отроду не видал я такого печального кладбища.

– Вот могила старого смотрителя, – сказал мне мальчик, вспрыгнув на груду песку, в которую врыт был черный крест с медным образом.

– И барыня приходила сюда? – спросил я.

– Приходила, – отвечал Ванька, – я смотрел на нее издали. Она легла здесь и лежала долго…

Наде показалось, что голос девушки дрогнул. Подняв голову, она вгляделась в склоненное над книгой, сосредоточенное лицо:

– Она не плачет, ерунда. У комитетчиков нет чувств, они не люди. Я хлюпаю носом, доходя до этого места, но она замешкалась с чтением, русский ей не родной язык…  – Надя внезапно поинтересовалась:

– Вы, наверное, скучаете по родителям, товарищ Дора…  – девушка отпила кофе:

– Я сирота…  – карты сами собой ложились на нужные места:

– Сирота, как мы…  – Надя скрыла вздох, – но мы хотя бы можем прийти на могилу мамы. Об этом отец позаботился, если он вообще был нашим отцом…  – ей пришло в голову, что их настоящий отец мог погибнуть на войне:

– Или его арестовали и расстреляли на Лубянке, а он…  – Надя сжала зубы, – он забрал себе маму, как боевой трофей. Это называлось походно-полевая жена…  – она помнила болтовню зэка из персонала виллы:

– Мы тогда были детьми, но я ничего не забыла. Они говорили, что мама не жена отца, а его любовница. Мы можем никогда не узнать имени нашего настоящего отца, не прийти к нему на могилу…  – девушка велела себе не жалеть фальшивую Дору:

– Неважно, сирота она или не сирота. Но я ее не убью, мне только надо, чтобы она мне не мешала…  – Надя все хорошо продумала, Она отрепетировала свои движения, делая вид, что изучает переплеты книг:

– Словно я ставлю танец, – усмехнулась девушка, – но так оно и есть. На сцене ни один шаг не тратится впустую. Здесь мне тоже нельзя терять время…  – у нее еще ни разу не сходился этот пасьянс. Аня наставительно говорила:

– Ты слишком торопишься. Я делаю все аккуратно и видишь, у меня все получается…  – Надя склонялась над ее плечом:

– Куда тебе столько детей, – весело отзывалась она, – ты, что, претендуешь на орден матери-героини…  – детей у Ани выходило шесть человек:

– Три мальчика и три девочки, – последняя карта улеглась в раскладку, – но у меня тоже все сошлось, в первый раз…  – Надя водила пальцем по картам:

– Мальчик и девочка…  – она представила себе малышей, лет трех, держащихся за ее руки:

– У мальчика темные волосы, как у меня, а малышка рыжеволосая, как он…

Надя заставила себя не думать о докторе Эйриксене. Девочка носила пышное тюлевое платьице и трогательные туфельки, вьющиеся кудри украшала диадема. Голубоглазый парнишка, с веснушками вокруг носа, тащил на веревке игрушечный грузовик. Малышка с глазами цвета каштана прижимала к груди плюшевого медведя. Надя разозлилась:

– Решила, так делай. Пасьянсы ерунда, ребенок не должен жить. Я не сломаю свою судьбу в угоду Комитету…  – она не хотела превращаться в приманку для маэстро Авербаха:

– Может быть, это и его младенец…  – Надя незаметно потянулась за спицей, – но какая разница? Потом они заставят меня родить еще раз, чтобы крепче привязать Авербаха к себе. Я не племенная корова в колхозе, мое тело не принадлежит СССР…  – спица легонько кольнула ладонь. Надя безмятежно завела руку за спину:

– Надо увеличить громкость, чтобы охранники ничего не услышали…  – радиола бубнила бесконечные речи делегатов съезда. Надя невинно попросила:

– Можно сделать громче? Кажется, передают что-то интересное…  – библиотеку наполнил гремящий голос диктора:

– Заслушайте отрывок из резолюции съезда, в ответ на предложение первого секретаря Ленинградского Обкома КПСС, товарища Спиридонова:

– Серьезные нарушения Сталиным ленинских заветов, злоупотребления властью, массовые репрессии против честных советских людей и другие действия в период культа личности делают невозможным оставление гроба с его телом в Мавзолее В. И. Ленина…  – фальшивая Дора замерла, шевеля губами:

– Решение было принято единогласно…  – добавил диктор, Надя велела себе:

– Сейчас, пока у нее голова занята переводом с русского…

Она едва успела подняться. Резкая боль скрутила живот, на лбу выступил холодный пот. Сердце зашлось в прерывистом стуке, перед глазами встала темнота. Цепляясь за диван, чувствуя, как по ногам течет кровь, Надя сползла на ковер.

Густи попросила шофера высадить ее на Театральной площади, рядом с ЦУМом:

– Я вернусь в посольство пешком, – небрежно сказала она, – день выдался хороший…  – после туманного утра тучи разошлись. Над Красной площадью, утопающей в кумачовых лентах, в портретах Ленина, Маркса и Энгельса, неслись белые облака. За обедом в скромной столовой для посольского персонала они говорили о новостях из Берлина:

– Пока американцы не двинули танки к зональной границе…  – Густи поймала свое отражение в зеркальце шофера, – может быть, тете Марте удастся ее миссия, все обойдется…

Она сейчас не могла думать о Берлине или о Москве. После возвращения с мессы, сидя у приемника, Густи переводила со слуха речи делегатов съезда и резолюцию Центрального Комитета:

– Хрущев выкидывает Сталина из Мавзолея и переименовывает все, что еще не переименовали, включая Сталинград…  – девушка изо всех сил старалась не показать волнения. За обедом, невозмутимо болтая с коллегами, девушка заметила, что ей надо пройтись по магазинам:

– У моего кузена скоро день рождения…  – никто в посольстве не стал бы разбираться в десятке ее кузенов, – я хочу отправить подарок с ближайшей почтой…  – подарку в Лондоне тоже никто бы не удивился:

– Словно я поздравляю их с годовщиной революции, – поняла Густи, – но я часто присылаю русские сувениры для семьи…  – девушка напоминала себе зверя, скрывающегося от охотников. По дороге в ЦУМ она говорила с шофером о пустяках:

– Надо же, – заметил водитель, – с утра нас пасли, а сейчас они словно не заметили лимузина…  – ни одна машина из дежуривших на площади не двинулась с места. Густи знала, почему «Волги» не заводили моторы:

– Он сказал, чтобы я ни о чем не беспокоилась, что за лимузином не пустят хвост…  – Густи еще не могла до конца поверить случившемуся, – он ждет меня у третьей колонны Большого Театра…  – помня, как