Мир в XX веке: эпоха глобальных трансформаций. Книга 1 - Коллектив авторов

и социальное обеспечение, бесплатное здравоохранение, выплату пособий на детей и программы обеспечения занятости, определялась как социальная защита граждан «от колыбели до могилы». Организованная в ФРГ система страхования (пенсионного, медицинского и др.) и пособий (безработным, семьям с детьми, на обзаведение жильем и т. д.) была официально охарактеризована как «социальная сеть», призванная страховать каждого члена общества от возможных рисков, как сетка, натянутая под канатом, страхует канатоходца от падения. Так называемая «скандинавская модель» социального государства, наряду с единой системой социального обеспечения и защиты (пенсий по старости, нетрудоспособности, при потере кормильца, выплат и пособий по болезни, безработице, матерям–одиночкам и т. д.), всеобщим бюджетно–страховым здравоохранением и бесплатным образованием, была ориентирована также на обеспечение максимальной (в идеале — полной) занятости и более равномерное распределение доходов. При этом выплаты должны были дополнять доходы до уровня, признанного приемлемым. В Швеции к началу 1990‑х годов доходы по социальному страхованию достигали 90% зарплаты, а пенсии — 65%.

Источником финансирования данной политики служили в основном различные налоги с населения, взносы (и предпринимателей, и работников, либо только предпринимателей) и поступления из государственного и местных бюджетов. Важнейшим орудием перераспределения общественного дохода являлся прогрессивный подоходный налог, верхняя ставка которого могла быть весьма высока. В Швеции в 1970‑е годы она достигала 70 — 80% дохода, в Великобритании — 75%, в США — 70%, во Франции — 60% и т. д.

Организуемый и обеспечиваемый государством социальный компромисс достаточно успешно функционировал в индустриально развитых странах в послевоенные десятилетия, когда отмечался устойчивый экономический рост, а стабильные доходы и рост заработков побуждал различные слои населения мириться с издержками и проблемами, порождаемыми моделями «государства благосостояния». С замедлением роста и увеличением инфляции в 1960‑е — 1970‑е годы противоречия вокруг распределения общественного богатства стали обостряться. Предприниматели, представители либеральных и консервативных кругов все громче сетовали на то, что политика социального государства неэффективна, вызывает рост инфляции и бюджетного дефицита, ослабляет экономику и конкурентоспособность, поощряет социальное «иждивенчество» и не создает достаточных стимулов для частной хозяйственной активности. Они утверждали, что общество «живет не по средствам» и следует сузить систему социальных гарантий, предоставив больший простор свободной игре рыночных сил. Усилились так называемые «антиналоговые» движения крайне правого толка, получившие массовую поддержку в кругах средних и мелких собственников (движения П. Пужада во Франции с 1950‑х годов, М. Глиструпа в Дании и А. Ланге в Норвегии в 1970‑е годы и др.). Уже в 1970‑е годы многие правительства экономически развитых стран приступили к замораживанию или ограничению расходов на социальные нужды (так называемой «политике красного карандаша»).

Если недовольство предпринимательских союзов и кругов вызывали рыночная «неэффективность» и «убыточность» социального государства, и они все менее готовы были довольствоваться той долей общественного богатства, которую они получали в рамках государственного перераспределения, то рядовых граждан беспокоили прежде всего растущая бюрократическая неповоротливость институтов и механизмов государства «всеобщего благосостояния», их удаленность от общества и все меньшая возможность действенно контролировать эти структуры. Выразителем этих ощущений и настроений стали в 1950‑е — 1960‑е годы философы, социологи и политологи, которые констатировали нарастание проблем в виде господства «властвующей элиты» из верхушек корпоративных, профессиональных и властно–политических организаций (Ч. Р. Миллз), формирования «одномерного» общества в условиях общей «тоталитарной эпохи» (Г. Маркузе) и «инволюции демократии» (Й. Аньоли). Аналитики обращали внимание на то, что в «массовом» обществе происходит размывание идейных различий, сокращение возможностей для глубинного общественного выбора, для выдвижения альтернативных идей и даже самой способности их формулировать. Место политических течений и партий с четко оформленными воззрениями и значительно отличающимися друг от друга программами все больше занимали так называемые «народные» партии, а кандидаты на выборах ориентируются на усредненного, «медианного» избирателя (Э. Даунс). Таким образом, расхождения между идейно–политическими направлениями стираются, формируется господствующий консенсус, а не входящие в него «крайности» отсекаются или маргинализируются. Широкое ощущение недовольства в связи с «бюрократизацией общества» стало одним из важнейших мотивов «бунта конца 1960‑х годов».

Свои особенности имело социальное государство, которое создавалось в Советском Союзе и странах, где была заимствована его модель социалистической модернизации. Там были огосударствлены основные средства производства, а наемные работники должны были трудиться на государство, которое осуществляло распределение произведенного богатства прежде всего в интересах государства же, а также правящей партийно–государственной элиты (номенклатуры). При сохранении сравнительно невысокого уровня заработков населению в 1950‑е — 1960‑е годы были предоставлены такие социальные блага, как бесплатное медицинское обслуживание, бесплатное образование, всеобщее пенсионное обеспечение, сравнительно недорогое жилье. Сложившаяся система являлась продуктом своеобразного молчаливого социального компромисса, который, в свою очередь, был в конечном счете результатом постоянных неформализованных конфликтов между правящей элитой, стремившейся к повышению норм выработки и трудовой нагрузки на работников, и населением. При отсутствии возможностей для легального отстаивания прав наемных работников, создания независимых профсоюзов или проведения разрешенных законом забастовок это противостояние чаще всего принимало облик снижения норм явочным порядком или замедления темпов работы, но иногда прорывалось наружу в виде стихийных, но временами достаточно масштабных актов протеста. В 1970‑е — 1980‑е годы выявились пределы догоняющей модернизации советского типа: темпы экономического роста упали, увеличилось хозяйственное и техническое отставание от развитых государств Западного блока. Финансирование системы СССР за счет внешних займов и экспорта сырья к середине 1980‑х годов оказалось в тупике: увеличивавшиеся масштабы долга и падение мировых цен на нефть заставляло правящие круги искать пути интенсификации экономики и отказа от негласного социального компромисса, вплоть до отказа от прежней «социалистической» модели в государствах Восточного блока.

В 1980‑е годы в некоторых, а в 1990‑е годы практически во всех странах мира произошел поворот к социально–экономической политике, получившей название «неолиберализма». В ее рамках развернулись широкомасштабная приватизация государственного сектора, сокращение прямого административного вмешательства в экономику, дерегулирование рынка труда. За передачей в частные руки государственных промышленных предприятий и банков последовал широкий допуск частного капитала в социальную сферу — общественные услуги, социальное страхование, медицину, образование и т. д. Одновременно сокращались государственные расходы на социальные нужды, что создавало эффект постепенного «демонтажа социального государства». В Западной Европе правящие элиты продолжали провозглашать «социальное государство» одной из «европейских ценностей», но при этом подчеркивали необходимость его «реформирования» с тем, чтобы сделать экономику Старого Света более конкурентоспособной в «глобализированной системе». Речь шла, в частности, о дальнейшем сокращении таких проявлений «социального государства», как гарантированные пособия, пенсии, выплаты, субсидированные социальные услуги и др., продлении возраста выхода на пенсию и т. д. Аргументами служили задачи снижения государственных и общественных расходов, обеспечение большей «солидарности между поколениями», развитие конкуренции в области социальных и медицинских услуг, поощрение тяги к труду и предпринимательских усилий и борьба с «уклонением