Самоубийство Пушкина. Том первый - Евгений Николаевич Гусляров

class="p1">И предсказаниям луны.

Её тревожили приметы;

Таинственно ей все предметы

Провозглашали что-нибудь,

Предчувствия теснили грудь.

Жеманный кот, на печке сидя,

Мурлыча, лапкой рыльце мыл;

То несомненный знак ей был,

Что едут гости. Вдруг увидя

Младой двурогий лик лунь!

На небе с левой стороны,

Она дрожала и бледнела.

Когда ж падучая звезда

По небу тёмному летела

И рассыпалася, — тогда

В смятенье Таня торопилась,

Пока звезда ещё катилась,

Желанье сердца ей шепнуть.

Когда случалось где-нибудь

Ей встретить чёрного монаха,

Иль быстрый заяц меж полей

Перебегал дорогу ей,

Не зная, что начать от страха,

Предчувствий горестных полна,

Ждала несчастья уж она.

Строчками этими дополнилось наше собрание пушкинского и народного суеверий. На каждой из них стоило бы остановиться подробнее, что мы и сделаем в своё время.

А сейчас пока продолжим о святочных гаданиях. Пушкин знал о них следующее:

Татьяна любопытным взором

На воск потопленный глядит:

И чудно вылитым узором

Ей что-то чудное гласит;

Из блюдца, полного водою,

Выходят кольца чередою;

И вынулось колечко ей

Под песенку старинных дней:

«Там мужики-то все богаты,

Гребут лопатой серебро;

Кому поём, тому добро

И слава!». Но сулит утраты

Сей песни жалостный напев;

Милей кошурка сердцу дев.

Морозна ночь, всё небо ясно;

Светил небесных дивный хор

Течёт так тихо, так согласно…

Татьяна на широкий двор

В открытом платьице выходит,

На месяц зеркало наводит;

Но в тёмном зеркале одна

Дрожит печальная луна…

Чу… снег хрустит… прохожий; дева

К нему на цыпочках летит,

И голосок её звучит

Нежней свирельного напева:

Как ваше имя? Смотрит он

И отвечает: Агафон.

Татьяна по совету няни,

Сбираясь ночью ворожить,

Тихонько приказала в бане

На два прибора стол накрыть;

Но стало страшно вдруг Татьяне…

И я — при мысли о Светлане

Мне стало страшно — так и быть…

С Татьяной нам не ворожить.

В великолепной книге Сергея Максимова «Нечистая, неведомая крестная сила» обо всех этих святочных гаданиях сказано так: «Наиболее распространёнными видами гадания считается литье воска или олова, гаданье с петухом, выбрасывание за ворота башмаков или лаптя и обычай “хоронить золото”. Но все эти способы гаданья практикуются повсеместно, а самый ритуал их настолько общеизвестен, что нет надобности говорить о нем вновь».

Со времени, когда были написаны эти строчки, не прошло и одной полной человеческой жизни, а всё исчезло. Мы уже почти ничего не знаем о тех ритуалах и способах гадания, восстановить которые было бы очень любопытно. И опять же, надо подчеркнуть, что кроме досужего интереса, здесь есть весьма нужный сегодня момент поиска и восстановления традиционной народной культуры, национальной самобытности. Мелочей в этом не бывает. Всякая утрата в этом смысле у здравых людей обязательно вызовет сердечную боль, поскольку вместе с такими вещами уходит нечто ласково роднящее души, нечто дающее осознавать родство и принадлежность каждого к общему духовному достоянию народа, ощущать себя его частью. Это всегда было важно, и особенно теперь, когда мы окончательно запутались во многих ценах и ценностях.

Наблюдал недавно трогательную картину в столичном ЦУМе. Какой-то, наверное, кооператив удачно догадался наладить производство чугунков. Тех самых, бабушкиных, для щей я каши. Купил себе парочку, скорее не для того, чтобы употреблять их по прямому назначению, а поставить меж книг, в кабинете. Для бывшего деревенского человека, это, пожалуй, нужнее ваза китайского фарфора. Это — как запах вялой травы на свежескошенном газоне. Я нёс их под мышками, как арбузы, и все горожане, попадавшиеся навстречу, как-то очень хорошо улыбались моим чугункам. Что-то нежное задевал их вид глубоко в душе… Это из той же оперы, которую я начал… Незначительный по виду чугунок напомнил, кажется мне, о важном, об общих корнях, общей судьбе, выстроил ряд тонких, понятных каждому прочувствованных ассоциаций.

Русское суеверие — его ведь тоже не обязательно ставить в печь. Оно может просто постоять на почётной полке души, так же — сутью и видом своим — питая нежность нашу, воображение наше и сочувствие наше к прошлому…

Как всякий сомневающийся дилетант, я побаиваюсь любого значительного вывода и утверждения, которое основывается на вещах шатких, уже не имеющих в глазах современно образованного большинства никакого авторитета. Поэтому опять прибегну к подпоркам. В данном случае обращусь к величайшему знатоку европейского суеверия Э.Б. Тайлору.

«При подобном разностороннем исследовании (он имел в виду, разумеется, свои собственные исследования. — Е.Г.) как исчезающих пережитков древней культуры, — писал он, — так и случаев рецидива отживших, казалось, воззрений приходится, возможно, пожалеть, что за объяснением мы вынуждены обращаться к вещам отжившим, не имеющим значения, пустым или даже запечатленным явно вредной глупостью. Это и на самом деле так. Действительно, такие исследования дают нам постоянное основание быть благодарными глупцам. Даже когда мы лишь поверхностно касаемся предмета, то с удивлением видим, какую значительную роль играли глупость, непрактичный консерватизм и упорное суеверие в сохранении для нас следов истории человечества — следов, которые практический утилитаризм без зазрения совести отбросил бы прочь».

И еще: «Тот, кто в состоянии понять из этих случаев и из многих других, которые будут изложены в этой книге, какая прямая и тесная связь обнаруживается между новейшей культурой и состоянием самого грубого дикаря, не захочет обвинять исследователей, уделяющих внимание и труд изучению даже самых низших и ничтожных фактов этнографии, в том, что они тратят время на удовлетворение пустого любопытства».

После этого вернёмся, всё же, к тому, к чему нас подталкивает Пушкин.

Он святки любил. Он знал их. Многочисленные строки его романа — это как бы признание за этим праздником первенства среди всех остальных украшений весёлого народного быта.

Рано или поздно мы задумаемся над тем, как бы вернуть себе всё то, что потеряно нами. Задумаемся мы и о том, чтобы вернуть богатство народное — самобытные праздники его. Татьяна станет тогда дарительницей нашей. Она помнит, а значит, и хранит для нас трогательные детали этих празднеств, а святок особенно.

Я верю, что не так уж далеко то время, когда оставшиеся лучшие знатоки получат славный заказ себе — обдумать и восстановить для нас прекрасные черты души народной. И окажется тогда, что истина нужна не только для того, чтобы доподлинно знать нашу историю, и то, сколько в ней было печали и горя. Нам нужно знать и о веселье своём. Редко, да ведь бывал же человек русский доволен тем, что выпала ему непростая, но великолепная доля видеть солнце. Выпало побывать на этом свете. Живым среди живых… Мгновения, в которые осознаем мы это, не есть ли самые