На карнавале истории - Леонид Иванович Плющ

он будет беседовать с кем-либо из сотрудников Амосова, переносят самые сложные, внушительные машины, чтобы воздействовать на фантазию журналиста: вот, дескать, каков у нас уровень техники, не то, что у «простых» биологов. Антомонов смеялся вместе со мной, но пытался доказать, что у него другой, неблефовый подход к газетчикам.

*

Через несколько месяцев появилась журналистка из «Науки та життя». Она раскопала где-то сведения о «чуде на Саперной слободке» и хотела, чтобы это чудо прокомментировали кибернетики (у обывателей кибернетик обозначает высшую ступень учености; математик внушает почтение тем, что способен решать ужасно сложные задачи, но он не чудодей, а некий оторванный от жизни чудак). Я расспросил о ее взглядах на «чудеса». Она оказалась верящей во все мистические чудеса, знающей множество всякого рода волшебников в Киевской области.

Несколько сотрудников института написали комментарий к «чуду». Я отрицал телекинез, но писал, что наука не должна закрывать глаза на непонятные ей явления, если эти явления не есть плод буйной фантазии.

В это время на страницах газет и журналов разгорелся спор между «телепатами» и «антителепатами». С обеих сторон аргументы были схоластическими. Обе стороны исходили из прецедентов и аналогий. И, конечно же, обе стороны опирались на диалектический материализм. Бросалась в глаза ненаучность мышления и тех, и других. Одни хотели чуда, другие не хотели. Не осторожное, уважительное отношение к явлениям, а желание было в основе видения явлений.

То же в споре о проблемах «Есть ли жизнь на Марсе?» или «Были ли пришельцы на Земле?».

Эти дискуссии убедили меня в том, что даже в естественных науках не хватает трезвого скептицизма. Он заменен верой.

У нас любят говорить о том, что диалектика, диалектическое мышление является базой для взлета научной мысли. Но странный факт: с конца 30-х годов в СССР не было создано ни одного принципиально нового направления в науке, сравнимого с кибернетикой или структурным анализом. В 20-х годах — задолго до западного структурализма — появился Пропп, в 30-х годах — работы Выготского и Узнадзе по психологии.

То же и в искусстве, в литературоведении и т. д.

В 20-х годах — Бахтин, театр абсурда (Введенский, Хармс). В генетике — Вавилов и Кольцов. Циолковский!.. Трудно перечислить то, что или возникло, или было продолжено советскими учеными в 20-х годах.

Окончательная же победа «диалектического материализма» привела к механистическому, волюнтаристскому неоламаркизму Лысенко, к механистической, волюнтаристской «диалектике» Сталина, к плоско-рационалистической теории соцреализма. Ни одной свежей идеи в философии (я не говорю о тех философах, которые лишь прикрываются марксистской фразеологией, или о младомарксистах, возникших после XX съезда).

Как-то еще на 4-м курсе я спросил одного преподавателя философии о причинах этого явления. Он ответил, что наша официальная философия на самом деле метафизическая и что диалектики больше у буржуазных ученых.

Возникает вопрос — а как же успехи в космосе, в физике и математике? Ведь в этих областях уровень советской науки не ниже западного.

Причин этому много.

Ломоносов жил в отсталой, варварской стране. Бели бы его не обучали западные ученые, то, очевидно, он бы не стал большим ученым. Наши крупнейшие физики учились у крупных дореволюционных физиков и у западных. Ведь и перед революцией без всякой «диалектической» базы были Менделеев, Бутлеров, Лобачевский.

Успехи космонавтики были подготовлены дореволюционными работами мистически, гилозоистски настроенного Циолковского. Техническая сторона успехов в космосе объясняется преимуществами государственной собственности, которая позволяет концентрировать всю экономику, фокусировать ее развитие в одном направлении. Отставшая от германской военной промышленности советская за несколько лет стала передовой даже при «мудром руководстве Сталина». Но и Петру Первому удалось варварскую отсталую страну превратить в могучую варварскую же страну опять-таки благодаря вмешательству государства в экономику, благодаря концентрации сил.

Причиной успехов теоретической физики и математики было то, что математика базируется как раз на формальной логике. Диалектика входит в нее в снятом, формализованном виде. Но кто ввел диалектику в математику? «Буржуазные» ученые Ньютон и Лейбниц, Кантор и Лобачевский, Рассел. А что диалектического внесли в математику математики-марксисты? Некоторые из них издевались над достижениями математической логики, которая вышла за пределы аристотелевой логики. Это было их единственным оригинальным вкладом в философию математики.

Теоретическая физика более близка к природе и поэтому должна быть более диалектичной, чем математика. Но в основе теоретической физики лежит все та же математика, т. е. формальная логика. Диалектика соотношения эксперимента и теории была наиболее разработана как раз западными физиками.

Теория относительности и квантовая теория, их диалектика — заслуга западных ученых, «буржуазных» физиков.

*

Почти полное совпадение научных и философских интересов с темой работы в Институте сделало 66–67 гг. для меня счастливыми. Но с середины 67-го года я натолкнулся на математические трудности — никак не мог доказать теоремы, важной для моей диссертации по математике.

Я бился над ней около полугода. Антомонов нервничал, пытался уговорить меня опубликовать уже полученное в теории организации и информации. Но мне казалось недобросовестным публиковать наметки, а не сравнительно цельную вещь. Отношения с Антомоновым ухудшались.

Все же я стал готовиться к защите диссертации. Сдал кандидатский экзамен по философии. Для этого необходимо было написать реферат по какой-либо теме.

Когда философ, принимавший экзамены, прочел мой реферат, он предложил мне защищать диссертацию по философии. Я рассказал ему о своих планах в области разработки проблемы смысла жизни, отталкиваясь от теории развития, теории отражения и некоторых кибернетических идей. Он был физиком по образованию и потому не считал возможным оценивать мои взгляды на проблемы этики. В Институте философии есть «прогрессивные» молодые философы, занимающиеся подобными проблемами. Он назвал фамилии трех из них. Одного я знал раньше, он занимался самиздатом, правда не политическим.

Этим «прогрессивным» молодым философам я и прочел свои тезисы. Они заинтересовались, но сказали, что это не наука, а философия.

— Почему у тебя нет ссылок на Фрейда?

Я ответил, что не считаю Фрейда серьезным ученым.

— А Павлова, которого ты цитируешь?

— Он, конечно, нанес вред психологии, но в нейрофизиологии заслуги его бесспорны.

Согласились.

— У тебя очень много ссылок на Энгельса. Неужели нет ничего поновее?

— Например?

— Витгенштейн? Читал?

— Да, но проблемы, которые он рассматривает, и, его подход к философии мне не интересны.

Они стали доказывать, что марксизм — одно из мистических учений.

Я, конечно, спорил, но в душе смеялся: самиздатчик доказывает официальным советским философам разумность марксизма. Парадоксы разлагающейся идеологии, напоминающие времена, когда папы римские были атеистами.

Через несколько лет после встречи с этими молодыми киевскими логическими позитивистами я познакомился с крупнейшим советским философом Асмусом. Он расспрашивал меня о самиздате, о