Когда Венера смеется - Стивен Сейлор

— В Этрурии, если быть точным. Но это было довольно давно. Уже несколько лет, как я снова в Риме.

— Но не у дел?

— И да и Нет. Время от времени берусь за какой-нибудь простой случай, — так, чтобы было чем заняться. Ну вот как ты пишешь свою историю, наверное.

По тому, как в хмуром взгляде Лукцея вспыхнул огонь, я понял, что он придавал своей роли историка более серьезное значение, чем старался показать.

— Итак, — коротко сказал он, — Цицерон прислал тебя забрать мои показания. Боюсь, они еще не готовы.

Я уставился на него непонимающим взглядом.

— Ну, у меня столько работы, — сказал он. — Ты ведь пришел за этим, не так ли? По поводу молодого Марка Целия, притянутого к суду этими мошенниками, утверждающими, будто он пытался убить Диона?

— Да, — медленно произнес я. — Я здесь по этому поводу.

— Я так удивился — впрочем, любой бы удивился, полагаю, — когда узнал, что Цицерон собирается взять в свои руки защиту этого мальчишки. Я думал, эти двое разошлись навсегда, и вот на тебе. Дела обернулись неудачно, и озорной школьник бежит обратно к своему учителю. Право, трогательно.

— Да, верно — тихо сказал я. Неужели возможно, чтобы Цицерон взялся защищать Целия? Новость неожиданная, но в ней свой смысл. Цицерон уже провел успешное дело по оправданию Асиция, возможно, с целью оказать услугу Помпею. Помпею будет приятно, если Целий также уйдет от наказания, а Цицерон как раз тот человек, который может сделать это. Что же касается вражды между Целием и Цицероном, так тот же прагматизм, что когда-то превратил их в противников, в мгновение ока вновь сделает их друзьями.

— Так твои показания Цицерону еще не готовы? — спросил я.

— Нет. Приходи завтра. Вообще странно, что он прислал за ними тебя, а не своего секретаря — того, который не упустит ни одной крохотной детали.

— Тирона?

— Ну да. Умный раб.

— Да, верно, я подозреваю, что именно Тирон в конце концов заберет твои показания. Но раз уж я здесь, позволь мне задать тебе несколько вопросов.

— Давай.

— Это о Дионе.

Он развел руками.

— Все это будет в моих показаниях.

— И тем не менее это поможет сэкономить время — тебе, мне, Тирону, Цицерону, если ты дашь мне понять, о чем именно будет сказано в твоих показаниях.

— Все, что я уже рассказывал Цицерону. Дион какое-то время был моим гостем, а затем съехал. Вот и все. А вся эта ерунда по поводу отравления — «Грязные слухи растекаются, словно оливковое масло, и оставляют осадок, как красное вино».

— Но в твоем доме все же произошла смерть, верно? Раб Диона, который пробовал его еду…

— Бестолковый раб умер от естественных причин, вот и все.

— Тогда почему Дион перебрался в дом Тита Копония?

— Да потому, что боялся собственной тени. Видел палку на земле и кричал, что это змея. — Лукцей фыркнул. — Дион был здесь в такой же безопасности, как весталка в Доме галлов. Больше тут нечего сказать.

— И все же Дион полагал, что кто-то в этом доме пытался его отравить.

— Да у Диона не было ни капли разума. Подумай, что сталось с ним в доме Копония, и скажи, где он был в большей безопасности?

— Вижу, что ты имеешь в виду. Значит, вы были друзьями — ты и Дион?

— Ну конечно! А что ты думаешь, я пригласил бы врага спать под моей крышей? Он, бывало, сидел здесь целыми днями, вот где ты сейчас сидишь, и мы беседовали об Аристотеле, об Александрии, о Карфагене в дни Ганнибала. Он высказал несколько хороших мыслей о моей истории. — Лукцей глянул в сторону и прикусил губу. — Он был неплохой малый. Жаль, что умер.

Конечно, у него были скверные привычки. — Он хмуро улыбнулся. — Рвал плод, прежде чем тот созреет, и все такое.

— О чем ты говоришь?

— Не обращай внимания. Не стоит сплетничать о мертвых.

— Рвал плод…

— Любил молоденьких. Одну из них. Ничего страшного, разве что гостю не следует протягивать руку за тем, что принадлежит его хозяину. Больше я об этом говорить не буду. — По его лицу я понял, что он сдержит слово.

— Ты сказал, что раб Диона умер от естественных причин. Что послужило причиной смерти?

— Да откуда же мне знать?

— Но смерть в доме…

— Смерть раба, притом раба другого человека.

— Но кто-нибудь обязательно заметил симптомы.

— Что же ты думаешь, я вызываю модного греческого врача всякий раз, как у какого-нибудь раба разболится живот? Рабы заболевают каждый день, а иногда и умирают.

— Значит, ты не можешь утверждать наверняка, что это был не яд. Дион думал именно так.

— Дион много чего думал. У него было такое воображение — он больше философ, чем историк.

— И все же, если бы кто-нибудь в доме мог точно сказать мне, как умер этот раб, на что он жаловался перед смертью…

Я был остановлен выражением лица Лукцея. Он смотрел на меня долгим внимательным взглядом. Кустистые брови собрались над его глубоко посаженными глазами.

— Кто прислал тебя сюда?

— Я бы не хотел этого говорить.

— Не Цицерон, верно?

— Я пришел как друг Диона.

— Хочешь сказать, я ему другом не был? Убирайся.

— Все, что я хочу — это узнать правду о смерти Диона. Если ты действительно был ему другом…

— Убирайся! Ну? Пошел вон! Прочь! — Луций Лукцей схватил со стола перо и, размахивая им, как кинжалом, сердито глядел, пока я шел к выходу. Когда я выходил, он оставался стоять, нагнувшись над своими рукописями, сердито бормоча про себя угрозы.

Раб, проводивший меня к нему, ждал в коридоре, но, прежде чем мы успели дойти до передней, появилась внушительная, крупная женщина, загородившая нам дорогу.

— Иди, Клеон, — сказала она рабу. — Я сама покажу дорогу нашему посетителю, — по тону, каким она это произнесла, стало ясно, что передо мной хозяйка дома, а по угодливым манерам поспешно удалившегося раба я понял, что она не относится к тому типу римских матрон, которые позволяют своим рабам вольничать.

Жена Лукцея была так же безобразна, как и ее муж. Правда, вместо колючих бровей на ее лице были нарисованы две тоненькие полоски. Волосы, наверное, были бы такими же белыми, как у него, не окрась она их хной. Женщина была одета в просторную зеленую столу, на шее красовалось ожерелье из зеленого стекла, а в ушах — серьги.

— Так ты и есть Гордиан Сыщик, — отрывисто сказала она, оглядев меня язвительным взглядом. — Я слышала, как раб докладывал о тебе моему мужу.

— Что еще