Когда Венера смеется - Стивен Сейлор

из тех молодых людей, у которых не хватает денег на обучение и которые не отходят от ступеней библиотеки в надежде обратить на себя внимание кого-нибудь из философов?

— Ну да, что-то в этом роде.

— Нет ничего постыдного в такого рода выпрашивании. Чем больше человеку приходится бороться за приобретение мудрости, тем больше чести его знаниям. Мои отношения с Дионом были, видимо, более официальными. К тому времени, как я с ним познакомился, он уже достиг высших ступеней в иерархии Академии и редко появлялся на ступенях библиотеки; мне удалось познакомиться с ним лишь благодаря случайности. Я несколько раз приглашал его отобедать со мной и с Гаем в доме, который мы снимали в районе царского дворца. Дион наизусть знал всех греческих мыслителей. Он мог часами обсуждать законы чувственного восприятия и рационального мышления. Гай быстро начинал зевать и удалялся в постель, но я мог слушать его до утра.

— Твой брат не интересуется философией?

Копоний улыбнулся.

— Не особенно. Но Гай и Дион смогли найти общие интересы. Тогда уже мне приходилось оставаться дома, когда они вдвоем отправлялись на поиски приключений в район Ракотис, — он изогнул бровь, намекая на что-то.

— Дион никогда не казался мне искателем приключений.

— Значит, ты не знал его так, как я или, более того, как Гай.

— Что ты имеешь в виду?

— Дион был значительно старше меня или моего брата, но у него были свои пристрастия. Кстати, довольно странного характера. Ему нравилось показывать Гаю то, что он называл «тайнами Александрии».

— «Рвал плод, прежде чем тот созреет», — проговорил я тихо.

— Что?

— Так сказал о Дионе другой человек.

— Зрелость — дело вкуса. В случае с Дионом речь шла о том, насколько сильно он мял плод, я бы так выразился.

— Не понимаю.

Копоний снова остановил на мне кошачий взгляд своих глаз.

— Есть люди, которые скажут, что пристрастия Диона были пятном в его характере, признаком неустойчивости равновесия гуморов его тела. Сам я никогда не был рабом плоти; я живу разумом, и этот путь кажется мне идеальным. Мой темперамент часто заставляет меня строго судить слабости других людей, но для друзей я делаю исключения. Мы должны помнить, что по крови Дион грек, а по духу — египтянин. Такие люди более привязаны к чувственному миру, чем мы, и во многом грубее и примитивнее нас. Они легче позволяют себе вещи, которые мы сочли бы несоответствующими приличиям. С одной стороны, Диона следовало считать образцом совершенства в умении мыслить и логически рассуждать, но с другой — он мог прийти в состояние экстаза за пределами всякой разумности. И если его удовольствие порой зависело от действий, которые ты или я могли бы счесть жестокими или чересчур…

— Не понимаю.

Копоний пожал плечами.

— Какая разница? Этот человек мертв. Его наследством является его учение, равно как его усилия на пользу своему народу. Немногие люди могут похвастаться более значительным монументом. — Он поднялся и медленно начал ходить по кабинету, касаясь ладонью макушек бюстов, выстроившихся вдоль стены. — Но ты пришел поговорить о смерти Диона, а не о его жизни. Что ты хочешь знать, Гордиан?

— Мне известны основные факты, касающиеся самого убийства, — то, что все знают, как ты говоришь. Я хотел бы услышать, что ты или кто-нибудь из твоих домашних может рассказать мне обо всех подробностях той ночи.

— Дай мне припомнить… — Он остановился перед бюстом Александра. — Я был здесь, в своем кабинете, когда Дион пришел домой в тот вечер. Я как раз закончил ужинать, собираясь кое-что почитать, когда услышал, как две девушки-рабыни хихикают в коридоре. Я позвал их к себе и спросил, над чем они смеются. Они сказали, что мой гость пришел домой, переодетый женщиной!

— Разве он не вышел из дома в таком же костюме?

— Видимо, так — он выходил и возвращался тайком, в сопровождении этого маленького галла, который постоянно навещал его. Дион вообще вел себя в этом доме довольно скрытно. Он постоянно сидел у себя в комнате, заперев дверь. Не присоединялся ко мне даже за трапезами. Когда он попросил остановиться у меня в доме, я надеялся, что будем вести с ним прежние утонченные разговоры, как когда-то в Александрии, что мы будем вместе обедать и обсуждать философию или политику. Но я был разочарован его замкнутостью и даже отчасти раздосадован.

— Он был очень напуган.

— Да, я понял это. Почему и не стал ему навязываться. Если ему нравилось весь день прятаться в своей комнате и покидать дом, ничего мне не говоря, я решил молчать. Теперь я жалею, что не вмешался, хотя не уверен, что смог бы что-нибудь сделать.

— За Дионом охотились. Ты должен был знать, что ему угрожает страшная опасность.

— Разумеется. Поэтому я оставлял на ночь в доме караульного. Но мне все равно не приходило в голову,

что кто-то действительно решится ворваться в дом и учинить такое зверство. Это казалось немыслимым.

— Ты не покажешь мне, где случилась эта немыслимая вещь?

Копоний провел меня длинным коридором в заднюю часть дома.

— Караульный сидел возле дверей в передней части дома. Когда убийцы ворвались в комнату Диона, он не услышал их. Я сам спал в соседней комнате и не проснулся.

— Дион кричал?

— Никто не слышал его, даже если он и кричал.

— Но ты услышал бы его?

— Я спал, как уже сказал тебе, но полагаю, что громкий крик разбудил бы меня. Стены там не такие уж толстые. В другие ночи я мог слышать… нет, не обращай внимания.

— Ты хотел что-то сказать?

— Вот его комната. — Копоний распахнул дверь и жестом пригласил меня войти.

Это была маленькая комната почти без мебели — ложе для сна, кресло, пара небольших столиков. На полу лежал ковер. В стену были вделаны металлические крюки для одежды или лампы.

— Как убийцы проникли внутрь? — спросил я.

— Через окно около ложа. Ставни были закрыты и заперты, я уверен. Дион обязательно проследил бы за этим, не говоря о том, что на улице было холодно. Запоры с тех пор починили, но все еще видно, где треснуло дерево, когда ставни были выломаны снаружи.

— Прежние запоры были сделаны из бронзы, как и эти?

— Это те же самые запоры, которые кузнец выпрямил и приспособил на новое место.

— Эти запоры кажутся мне очень крепкими. Я думаю, чтобы выломать их снаружи, нельзя было обойтись без большого шума.

— Возможно.

— Значительного шума.

— Значит, не такого уж и значительного.

— Возможно, не настолько значительного, чтобы разбудить тебя в соседней комнате и даже насторожить