Плод чужого воображения - Инна Бачинская

Тост возражений не вызвал, и они выпили…

Монах провел ужасную ночь! Болела обгоревшая кожа, мазь от Доктора неприятно пахла, вернее даже воняла, от нее слезились глаза; выпирающие диванные пружины впивались в бока и страшно трещали. Удивительно, что раньше Монах их не замечал вовсе. В довершение всех неприятностей, журналист Леша Добродеев храпел так, как будто от этого зависела его жизнь. Лишь под утро Монаху удалось забыться прозрачным зыбким сном, но тут в дверь замолотили кулаком.

– Убью! – пообещал Монах, шлепая босиком к двери. Он распахнул дверь и резонный вопрос: «Какого черта?» замер у него на губах. На веранде стоял майор Мельник.

– Ты?!

– Привет! – сказал майор. – Ты еще тут? Хорошо. Одевайся. Мне нужны двое. Не хочу будоражить людей.

«А мы кто?» – хотел спросить Монах, но вместо этого только спросил:

– Зачем?

– У соседей неприятности. Нужны понятые.

– У каких… Денис? Убили?!

– Одевайся. Я подожду. Разбуди Доктора.

Монах не стал будить Доктора и с трудом растолкал Добродеева. Тот никак не мог взять в толк, чего от него хотят, отпихивал Монаха и кричал, что на речку в такую рань не пойдет, причем все это не продирая глаз. В конце концов он понял, что уже почти полдень, пришел майор Мельник и просит о помощи.

Майор ожидал их на веранде. Добродеев буркнул: «Привет». Майор молча кивнул. Монах подумал, что надо бы предложить кофе, но момент был упущен – майор уже направлялся к калитке, и им не оставалось ничего другого, как последовать за ним.

Это был не Денис. Это была Зина…

…Они сгрудились на пороге полутемной комнаты. На неразобранной кровати сидела, опираясь на спинку, запрокинув голову, сложив руки на коленях, женщина в белом гипюровом платье с венком белых поникших лилий на голове. В белых остроносых туфельках. С размалеванным лицом – красные щеки, синие веки, вишневые губы, – и с распущенными волосами. В комнате стоял удушливый и приторный цветочный смрад. На полу были рассыпаны неожиданно яркие осколки разбитого зеркала…

– Господи! – выдохнул Добродеев и перекрестился.

– Кто ее нашел? – спросил Монах.

– Денис. Ночевал в городе у знакомой, вернулся в десять утра и обнаружил. Вызвал нас.

– Где он?

– В гостиной. С Лисицей.

Лисица был судмедэксперт.

– Судмед? – ахнул Добродеев. – Он… что, тоже?

– Живой. Сердце прихватило.

– Неудивительно, жуткая картинка! А как… – Добродеев не закончил фразы, но майор понял.

– Снотворное.

– Записку оставила? – спросил Монах.

– Оставила. «Простите. Глупо получилось». И многоточие.

– И что это значит? Что «глупо получилось»? – спросил Добродеев.

Никто ему не ответил.

– Что на телефоне? – спросил Монах. – Только давай без этих, майор! Тайна следствия… то, се.

– Последние пять звонков Денису. Он ответил только на последний, в одиннадцать вечера. Разговор продолжался четыре секунды.

– Сказал, что не вернется, – догадался Добродеев. – Она приготовила ужин, а он у любовницы. Звонки сбрасывает. А потом открытым текстом: «Не вернусь, не жди!» Она осталась одна в пустом доме… И смерть сестры. Вот нервы и не выдержали.

– Лирика, – сказал майор Мельник. – Имей в виду, никаких публикаций. И удали фото. Я все видел.

– Да ладно тебе! А ты с ним уже поговорил? С Денисом? Что он говорит?

– Лисица! – закричал Мельник. – Что у вас?

– Гипертонический криз, – ответили из гостиной. – Вызвал «Скорую».

– Она его любила, – сказал Монах.

– Откуда тебе это известно? – Мельник тяжело уставился на Монаха.

– Мы с ней встретились в роще и поговорили. Она ненавидела сестру, ее никто не любил, все гнобили, сестра издевалась…

– Какого черта тогда жила с ними? Бездомная?

– Квартира была, от родителей. Не знаю какого. Думаю, из-за Дениса. Любовь. Или… Она сказала, что Ирина была собственницей и не отпускала ее. Но, думаю, все-таки любовь.

– Морковь, – буркнул майор. – Гуманитарии нашлись.

– А он предал. И чувство вины за ненависть к сестре. Она желала ей смерти, и вот сестру убили, а она теперь корчится… Корчилась.

– А может, это она сестру порешила? – предположил Добродеев. – А теперь совесть замучала.

– Нет. Дать по голове могла, допускаю, но оттащить в овраг… Кстати, зачем, майор? На кой черт было тащить труп в овраг?

Майор Мельник вздохнул и не ответил.

– Бедная женщина! – воскликнул Добродеев. – Какая страшная смерть! Она поняла, что он с другой, надела свадебное платье, сшитое собственными руками…

– Интересно, зачем? – встрял Монах. – Жениха у нее не было, насколько мне известно.

– На всякий случай. Любая женщина всегда готова, Христофорыч, поверь старику Добродееву. Надела свадебное платье, белые туфельки… Между прочим, совершенно новые, ненадеванные, сделала макияж, крайне неумело, что сразу бросается в глаза. Хотя… – Добродеев задумался на миг. – Она это сделала намеренно! Нарочито грубый макияж словно насмешка над своими надеждами. Именно! Насмешка. После чего сплела венок… Стоп! Откуда лилии? Она узнала об измене вчера вечером, откуда цветы? Нарвала ночью на клумбе соседей?

– Лео, угомонись, – призвал Монах. – Мы принесли, когда пригласили их на ужин, Инесса передала.

– Инесса? – поразился Добродеев. – Омен!

– Кто? – не понял майор.

– Знак! Инесса, белые лилии и две смерти!

Майор уставился на Добродеева, выдержал паузу и сказал:

– Вам пора, бойцы. Подпишите протокол, спасибо и до свидания. Лишнего не болтать.

С недавних пор майор усвоил себе дурацкую привычку называть их бойцами. Монах же в отместку обзывал его «служивым».

Они вышли из калитки в тот самый момент, когда на их улицу свернула, вопя сиреной, карета «Скорой помощи…»

– Должен признаться, я ожидал чего-то подобного, – заявил Монах, когда они сидели на веранде и наперебой рассказывали Доктору о смерти Зины. – Уж очень неблагополучное существо… эта Зина. Любовь, ненависть, чувство вины…

– Любовь? – удивился Доктор. – Ненависть? Чувство вины?

– Я встретил ее в роще, не успел рассказать. Она ненавидела сестру, любила Дениса, в результате дикое чувство вины. Знаете, иногда смотришь на человека и думаешь: не жилец. Внутреннее чувство. Это не значит, что непременно помрет, нет, а просто понимаешь, что загрызет себя персонаж до смерти, фигурально выражаясь.