Прах и пепел - Татьяна Николаевна Зубачева

удивился Жариков.

– Ну-у, – Крис повёл плечами. – Ну, мало ли что. Она же… она не такая, как все. Я с ней говорю, и сердце, вот так, – Крис показал рукой, – то вверх, то вниз.

– Это нормально, – утешающее кивнул Жариков.

– И что мне теперь делать? – спросил Крис.

– Да то же самое. Встречайся, разговаривай с ней.

– Но… – Крис покраснел. – Но я с ней о книге говорил. Она читала, и я спросил, что это за книга. А о… о том тоже говорить?

– Говори, о чём хочешь. То, что надо, само выскочит.

– Да-а? – с сомнением протянул Крис и встал. – Я пойду, а то к вам там пришли.

– А как у тебя с Шерманом? – спросил Жариков.

– Нормально, – пожал плечами Крис. – Он – пациент, я – медперсонал. Вошёл, воткнул, впрыснул и ушёл.

Кто-то снаружи осторожно тронул дверь. Крис подошёл к ней и открыл. На пороге стоял Чак. Причёсанный, чисто выбритый, в аккуратно застёгнутой пижаме. Они молча смерили друг друга взглядами и разошлись. Крис в коридор, а Чак в кабинет. Крис, закрывая за собой дверь, оглянулся на Жарикова. И кивок Жарикова адресовался и ему, и Чаку.

Пока Чак шёл к его столу, Жариков включил сигнальную лампочку над дверью в коридоре и отключил селектор.

– Здравствуйте, сэр, – Чак настороженно улыбнулся.

– Здравствуйте, Чак, – ответно улыбнулся Жариков. – Садитесь. Как себя чувствуете?

– Спасибо, сэр, – Чак был предельно вежлив. – Хорошо, сэр.

– Руки не болят?

Чак помолчал.

– Они всё чувствуют, сэр. И… и двигаются.

Жариков кивнул.

Чак как-то исподлобья посмотрел на него, осторожно перевёл дыхание. Сегодня он впервые пришёл в этот кабинет, до этого все врачи приходили к нему. И пижама вместо халата впервые, и ест он теперь сам, умывается, побрился вот сегодня сам. Тоже впервые. Врач смотрит на него внимательно, без злобы и насмешки, и Чак чувствует, что ещё немного – и он заговорит сам, и будет говорить обо всём. Всё расскажет. Ответит на все вопросы. Злить врача незачем и просто опасно, но… неожиданно для самого себя Чак спросил:

– Что теперь со мной будет, сэр?

– Вы пройдёте курс реабилитации, полного восстановления.

– А потом? Вы вернёте меня хозяину? Сэр, вы ведь теперь знаете, кто он.

– Отношения рабской зависимости прекращены двадцатого декабря сто двадцатого года. Скоро будет годовщина, – улыбнулся Жариков.

– Да, сэр, – Чак не ответил на улыбку. – Я слышал об этом. Так… так я могу не возвращаться туда? Я правильно понял вас, сэр?

– Да, Чак. Вы сами выберете, где будете жить и чем заниматься.

Чак перевёл дыхание.

– А… а Гэб? Он тоже сможет… выбирать?

– Да, – спокойно ответил Жариков.

Чак отвёл глаза. Медленно поднял руку и потёр лоб, оглядел свою руку.

– И долго… мне восстанавливаться, сэр?

– Трудно сказать. Процесс только начался.

– А… а если опять?

– Что? – сделал вид, что не понял, Жариков.

– Если опять отнимутся? – в голосе Чака зазвенел неподдельный страх. – Я не выдержу второй раз, сэр, – и совсем тихо: – Помогите мне, сэр.

– Я не смогу помочь, если не буду всё знать, – ответил Жариков. – Вы тоже должны помочь мне, Чак.

Чак вздохнул.

– Что я должен делать, сэр?

– Расскажите мне, как вас сделали таким.

Чак недоумевающе поднял на него глаза.

– О тренировках, сэр?

– Нет. Вы ведь горели не потому, что вас кололи. Уколов не было, так?

– В руки? – уточнил Чак. – Не было, сэр. Я помню.

– Было что-то, чего вы не помните, вернее, вам велели это забыть. Вы… вы слышали что-нибудь о гипнозе, Чак?

– Н-нет, – неуверенно ответил Чак и, подумав, энергично мотнул головой. – Нет, сэр.

– А об облучении? Парни называют это обработкой.

– Тоже нет, сэр, – уже уверенно ответил Чак.

Жариков понимающе кивнул. Итак, терминологии парней Чак не знает. Попробуем не названием, а содержанием.

– А туманные картинки?

У Чака расширились глаза.

– Вы… вы знаете об этом, сэр?!

– Немного, – искренне вздохнул Жариков. – Вам их показывали?

– Да, сэр. Всем нам. А что, спаль… парням их тоже показывали? Зачем?

– Туман был цветным? – Жариков проигнорировал, но запомнил и удивление, и оговорку Чака, стараясь не упустить появившуюся ниточку. – Какие цвета?

– Красный цвет, сэр. И серый. Но… но это всего раза два или три было. Да, – Чак обрадовался, что может говорить свободно, и улыбнулся. – Да, сэр, один раз красный туман, но большой. И два раза серый.

– Где это было? В имении Грина?

– Нет, сэр. Нас привозили туда из учебки. Но… машина была закрытой, сэр. И выгружали в гараже. Я не знаю, где это, сэр, – виновато потупился Чак.

– А ещё что было? Кроме этого и тренировок.

Чак открыл рот, вдохнул и замер так. Потом опустил голову и заговорил, сбиваясь на рабскую скороговорку:

– Не… не могу, сэр, простите меня, сэр, не могу…

– Вы гимнастику делаете? – перебил его Жариков.

– Да, сэр, – Чак облегчённо улыбнулся. – И общую, и для рук. Пальцы уже хорошо двигаются, сэр.

– Отлично, – улыбнулся Жариков.

Чак снова перевёл дыхание.

– Сэр, тот… джентльмен… Он здесь?

– Нет, – Жариков сразу понял, о ком говорит Чак. – Он уехал.

– Сэр, – Чак умоляюще смотрел на него. – Я выполнял приказ. Я… я не мог отказаться, сэр. Это неповиновение, за это… Хозяин велит, и рабы делают, все рабы так, сэр. У меня не было выбора, сэр.

– Я понимаю, – кивнул Жариков.

– Сэр, – ободрился Чак, – вы, если мне можно попросить, вы скажите ему, что если бы не приказ, я бы никогда, ни за что…

Жарикову очень хотелось, ну, прямо на языке вертелось и пощипывало, спросить про Колумбию, но он уже привычным усилием сдержал себя. Ему надо слушать, не споря, а только слегка направляя вопросами.

– Сэр, нам приказывали, и мы делали. Мы хотели жить, сэр. За неповиновение смерть, сэр. Так всегда было. Они, ну, парни, попрекают меня, а сами, сами тоже по приказу всё делали. Разве не так, сэр? – Чак посмотрел на Жарикова, ожидая его кивка. – Сэр, я не хочу плохо говорить о них, но… но они были такими же.

– Были, Чак. Я согласен. А сейчас?

Чак пожал плечами, снова потёр лоб.

– Я не знаю, что надо говорить, сэр. Они работают по вашему слову, сэр, – усмехнулся, – и называют себя свободными. Вы не наказываете их за это, значит… значит, вам так надо, сэр. У… белых есть разные… причуды. Я не спорю, сэр.

Жариков сдержал вздох. Опять, как всегда. Сказав что-то своё, искреннее, буквально бежит в своё прошлое, сам себя убеждает в своём рабстве.

Чак искоса внимательно посмотрел на Жарикова и осторожно спросил:

– Сэр, а когда всё восстановится, вы оставите меня