Мазохизм смерти и мазохизм жизни - Бенно Розенберг

всегда придерживался этой мысли. Но с момента признания за мазохизмом его первичности и вторичности садизма («Экономическая проблема мазохизма») мы не можем – поскольку мы имеем дело с садизмом – не предполагать наличия мазохизма, который его подпитывает. Несомненно, самообесценивание и самообвинение меланхолика не могут не толкать нас к мысли о моральном мазохизме. Но, с другой стороны, нам известно, и мы это увидели в тексте статьи «Влечения и их судьба», что мазохизм объектен, он связан с присутствующим садистическим объектом: таким образом, то, что является потерей объекта при меланхолии, представляется тут как противостоящее.

В такой ситуации, мы думаем, если ставить вопрос статически и если необходимо ответить «да» или «нет», вопрос становится неразрешимым: мы не сможем сказать, существует или не существует мазохизм при меланхолии. Но если вопрос ставится с точки зрения динамики процесса, с точки зрения внутренней психической работы, происходящей во времени, то есть с точки зрения работы меланхолии, вопрос может иметь, мы полагаем, ответ. Так, с точки зрения работы меланхолии, мы можем говорить о том, что мазохизм участвует в явном аутосадизме меланхолика, но, с другой стороны, в момент проявления (медленного и длительного, естественно) мазохизма, переживаемого как таковой, приступ меланхолии приближается к своему окончанию (при этом мазохизм и меланхолия противопоставляются) потому, что посредством мазохизма происходит новая встреча с объектом. Это становится возможным благодаря внутренней диалектике меланхолии, именно работа меланхолии посредством своей кажущейся парадоксальности разъясняет, каким образом происходит, если можно так выразиться, переход от тезиса к антитезису. За представленной диалектикой работы меланхолии стоит непрерывный процесс связывания внутренней разрушительности, идущий от очень низкого, но не нулевого (где мазохизм на минимуме) уровня к связыванию той же разрушительности, достигающей уровня, на котором мазохизм становится преобладающим явлением.

2. Два уровня психической работы

Мы начинали свои размышления со сравнения работы горя и работы меланхолии. Проблематика нормального горя вопреки ее непосредственной близости к нарциссическим и объектным аспектам показалась нам в основном объектной. Дезинвестирование и реинвестирование объекта при горе не кажется нам сильно отличающимися от невротической проблематики, которая крутится вокруг инвестиции влечений в репрезентации. Психическая работа состоит в этом случае во встрече аффекта (влечения) с репрезентацией (вытесненной). Напротив, проблематика работы меланхолии оказалась в основном нарциссической, и мы обнаружили за (защитным) нарциссическим инвестированием объекта проблематику разрушительности, работа меланхолии состоит в последней инстанции в связывании этой разрушительности, направленной на объект и вторично переправленной на субъект. Неужели нет необходимости видеть в этих двух типах психической работы два уровня проработки? На одном уровне связывание разрушительности обеспечивается и привносится историей и структурой субъекта, тогда как на другом – вопрос связывания разрушительности становится главной, если не витальной, предписанной как субъекту, так и аналитику непременной первостепенной задачей. Мы считаем, что этот второй тип работы, или, можно сказать, этот этап предварительной работы более или менее необходим в случаях психозов и опасности смерти и насилия… Несомненно, уровень освобождаемой разрушительности в адрес объекта не одинаков уровню возвращающейся к субъекту при всех психозах: бредовые психозы обеспечивают самим бредом некоторое связывание разрушительности, оно меньше при небредовых психозах, которые приближаются к тому, что мы наблюдали при меланхолии.

Такое различие двух уровней психической работы не должно приниматься слишком формально. Иногда в терапии невротических пациентов, у которых, как нам известно, нарциссическая проблематика выходит на первый план, случаются моменты психотического функционирования (расщепление, проекция и др.), проявляющиеся также в виде тяжелых отреагирований или опасности саморазрушения. Однако эти эпизоды обычно свидетельствуют о проявлениях прегенитального конфликта, прежде всего анального, при котором садомазохизм, связанный анальностью, представляет больший уровень связывания разрушительности, чем может показаться на первый взгляд.

И если работа меланхолии смогла побудить нас к такому различению двух уровней психической работы, о которых мы говорили, то это потому, что она обладает двойной характеристикой: во-первых, она собирает в единую связку объектную проблематику (потеря объекта), нарциссическую проблематику (нарциссическое инвестирование объекта и нарциссическую регрессию вследствие идентификации) и проблематику разрушительности (разъединения влечений). Во-вторых, работа меланхолии показывает с некоторой «чистотой», что проработка двух первых проблематик может производиться лишь в условиях работы третьей проблематики. Эта вторая характеристика состоит в зависимости разрешения нарциссических и объектных проблем от связывания разрушительности.

Глава четвертая. Влечение к смерти и связывание влечений, или влечение к смерти при формировании объекта и психического аппарата, или влечение к смерти и мазохистическое измерение существования[36]

Каким образом можно говорить о влечении к смерти? Нам необходимо для этого справиться с двумя трудностями.

Первая касается более специфической, чем в других случаях, связи этого понятия с такими явлениями, как нападение/защита, выступление за или против. Необходимо сказать четко: в данной работе вы не найдете речей в защиту влечения к смерти. То, что мы предполагаем сделать, – это рассмотреть последствия введения Фрейдом этой важной концепции для теории психоанализа. Мы полагаем, что последствия значительны, а психоаналитическая мысль еще далека от их полного интегрирования. Однако все изменения в большей мере теоретические, нежели клинические, хотя бы в том, что касается понимания психопатологии. Это мнение Фрейда: «Благодаря гипотезе новой теории влечений мы открыли путь исследования, способный однажды сделать значительный вклад в понимание патологических процессов…» (Freud, 1986, p. 141).

Вторая трудность состоит в том, что влечение к смерти никогда не проявляется в чистом виде, так, как оно существует, а лишь приглушенно в состоянии связи с влечением к жизни. В этом, конечно же, мы находим одно из объяснений трудного принятия существования влечения к смерти, как и запоздалое, впрочем, появление этой теории в трудах Фрейда. Ведь если влечение к смерти выявляется лишь посредством его связывания с влечением к жизни, вопрос о связывании влечений становится необходимым условием, неизбежным при исследовании всего относящегося к этому явлению.

Но есть еще нечто: если Фрейд неоднократно утверждал существование сплава влечений и часто использовал его для объяснения судьбы влечений в таких фундаментальных феноменах, как амбивалентность (Freud, 1981), регрессия (ibid.), идентификация (ibid.) и, конечно же, садизм и мазохизм, он не описывал сам процесс связывания влечений. Он понимал, что необходимо оставить поле для последующих исследований: «Мы признаем два основных влечения и оставляем каждому его собственную цель. Каким образом оба они смешиваются в процессе жизни, каким образом влечение к смерти подчиняется намерениям Эроса, в особенности в своем обращении