Апрельский туман - Нина Пипари

мертвая, звенящая, зловещая, ашеровская. Но я никак не могу себя перебороть — да и не хочу уже, — и мелодия продолжает вести меня в чужой, неприятный мир.

Наконец раздается звонок. Ледяной липкой рукой я подношу трубку к уху и, закрыв глаза, еле слышно говорю: «Да». А в ответ на меня шквалом обрушиваются пронзительные мамины вопли. Не тратя попусту бесценное время на приветственные слова, зная, что в любой момент я могу положить трубку, она начинает что-то без остановки кричать насчет моих бесконечных болезней и неблагоприятных прогнозов на будущее. Насчет того, что Иисус мне обязательно поможет, надо только прийти к Нему (к вам в секту — ты хотела сказать, мама). Я давно усвоила, что пытаться прервать этот словесный поток совершенно бессмысленно. Прикладываю трубку к груди и чувствую, как у меня от этих криков нарушается сердцебиение… А музыка на самом деле так хороша, так обманчиво красива, и такой разительный контраст она составляет с тем, что льется из телефона в мое сердце… Глаза мои теплеют, горячая, ласковая струйка катится по щеке, за ней вторая, третья. Мне хочется закричать в трубку, что я не согласна проживать эту жизнь, что она меня не устраивает. Что она — полнейшее дерьмо, и чем скорее я покину эту чертову планету — тем лучше. Но ком в горле не дает вымолвить ни слова, и я просто отключаю телефон и иду курить.

Я стою на балконе и наблюдаю жизнь на Аллее Трех Кабальеро.

Все сегодня представляется мне в некоем возвышенном свете. Боже, какая необыкновенная картина: дедушка вместе с внучкой запускает воздушного змея. Просто глазам своим не верю: в ледяное пасмурное небо взлетает яркий змей, а внизу счастливые дедушка и внучка провожают его неправдоподобно радостным взглядом. Рядом стоит красивая мама девочки, ее роскошные светлые волосы развеваются на ветру, словно соревнуясь со змеем в изяществе и грациозности.

Ледяной ветер легко проскальзывает за джемпер и обхватывает меня своими колючими руками, так что дух захватывает. Но я никак не могу оторвать взгляд от этой чудесной идиллической картины. Сколько патетических образов проносится в моей голове, сколько волшебных созвучий и даже слов! Хочется прямо сейчас бежать и писать стихи — нет, лучше поэму, прекрасную, словно древняя песня, летящую, словно вольный ветер, волнующую, словно запах большой воды… Вдруг змей запутывается в роскошных волосах красивой мамы, ее лицо перекашивается злобой. Безобразно осклабившись, она кричит что-то перепуганным дедушке и дочке. Все. Праздник закончен, поэма погибла в зачаточном состоянии.

Относительность. Пожалуй, это самое меткое и точное слово, характеризующее этот мир, его самое главное и самое невыносимое свойство. Например, я не могу с полной уверенностью утверждать, что люблю своих родителей. Ведь когда любишь, то готов пожертвовать всем или хотя бы собой ради того, кого любишь. Но подлый Человек, сидящий во мне, с детства подкидывал всякие «проверочные» ситуации. Например, смогла бы я пожертвовать глазами и остаться навсегда слепой, если бы от этого зависела жизнь моих родителей, которых, как мне кажется, я люблю? И положа руку на сердце, я не знаю, что бы выбрала. Или стать невероятно толстой и остаться такой на всю жизнь в обмен на вечную родительскую молодость? Не уверена. А подлый Человек говорит: скорее нет, чем да, — и я непроизвольно киваю. Когда я еще находилась под влиянием их сектантского мировоззрения и слушала рассказы о конце времен, в моем воображении совершенно явственно проносились картины изуверств Антихриста, которые заключались именно в таком мучительном выборе между собой и другим человеком.

* * *

Через месяц она вернулась. Где была, и что делала, и почему не появлялась, и вспомнила ли обо мне хоть раз?! — все эти вопросы мучили меня жестоко, и я не раз порывалась спросить об этом, причем в самом жестком и не терпящем запирательства тоне. Но в последнюю минуту гордость перевешивала, я вспоминала, что у нас был уговор — никаких вопросов, а уговор дороже денег. И мы продолжили нашу «дружбу» как ни в чем не бывало, как будто Ника никуда не исчезала.

* * *

Когда мы приходим на хор, Ника сразу садится на свое место и «отрубается». Так я называю состояние, в которое она погружается сразу по приходе сюда и которое теряет свою власть только за стенами огромного здания… и я буквально вытаскиваю ее на улицу. Но даже если бы и захотела привести ее в чувство или вообще не дать уйти в этот свой астрал, у меня ничего бы не получилось — мы сидим в разных концах зала. Не буду же я в самом деле кричать через весь зал что-то вроде: «Ника, не спи! Не спать, я сказала!» А тем, кто сидит рядом с ней, — этим она до стенки со всей своей сложностью и отрешенностью.

Мы едем вместе до ее станции и неловко молчим. Меня тяготит моя очевидная на ее фоне глупость и приземленность, я боюсь и одновременно желаю всем сердцем обидеть ее своими простыми, бессодержательными разговорами. Ника тоже напряжена и смотрит по сторонам, как будто ей хоть сколько-нибудь интересно, что делают люди в соседнем вагоне, или заинтриговало объявление, в котором бюро ритуальных услуг предлагает сезонные скидки! На самом деле — и мне это отлично известно — она уже вышла из своей «раковины», и ей неудобно передо мной. Оно и понятно: сама затащила меня в этот хор развалин, заставила выучить все их дурацкие песни типа «как молоды мы были…», а потом садится в свой угол, погружается в себя — а мне остается смотреть исподтишка на часы да в перерывах, пока регентша пытается вернуть на круги своя безбожно врущих альтов, выслушивать «аутентичные истории» дряхлой соседки с трясущейся головой.

Наверняка именно так, если не еще более самоукоряюще, думала моя тонко организованная Ника, пока мы стояли рядом в тесном вагоне и старались не смотреть друг на друга. Не знаю, куда девала глаза она, лично я, стремясь отделаться от неприятных мыслей, стала рассматривать людей в вагоне, пытаясь по выражению их лиц понять, о чем они думают. Но тут сам Фрейд ногу бы сломал — на весь вагон только мы с Никой да еще бомж какой-то думаем своими мозгами. Остальные предпочитают не угнетать свой дух ненужными мыслями, которые так и норовят заполнить освободившийся после рабочего дня мозг. С этой целью они закачивают в него через наушники, кто во что горазд: от дикой попсы и умеренно альтернативного рока до