Восхождение к власти: день гнева - Соломон Корвейн

кожаную тряпку, накинутую на корпус, покрытый кровоточащими ранами, из которых льётся багрянец. Штаны стали похожи на джинсы древней и бесшабашной моды – все в дырках и порезах, и только сапоги до сих пор являют собой образец крепости и надёжности.

Всё вокруг стало не важно, не существенно, что перед глазами стоит лишь размытая гряда зданий и возвышений, чьи черты потеряны за пеленой дождя и безразличия. Пространство вокруг представлено водянистой и малоразличимой вуалью серых декораций, расставленных демиургом Информакратии. Высотные дома, исполинские заводы, трущобы – всё стало единой бесцветной чертой и лишь дорога перед глазами представляет какую-то ценность.

Вот снова – бывший Аккамулярий спотыкается о какой-то мусор и падает на мокрый асфальт, плоть его руки, участок кожи на ладони срезается куском разбитого стекла, ещё одна дырка образовывается на плаще. Но мужчина поднимается и спешно продолжает марш тотальной печали и потери смысла жизни, изрядно покачиваясь, как будто напился или стал полутрупом.

Маритон бежит сквозь промышленные районы уже несколько часов, наплевав на холод и дождь, кровь из ран и усталость. С тех пор, как его глаза запечатлели картину того, как Анна стала пылью, всё существование стало бренно и не нужно. Мужчине осталось лишь идти вперёд, оставив за закрытыми воротами города всю прошлую жизнь и любовь в придачу. И он пошёл. Маритон поднялся и устремился прочь от города, переходя временами на бег или быстрый шаг, ведомый сгустком сумбурных мыслей. И так, один десяток минут за другим ноги унесли мужчину далеко от центрального города, предоставив в объятия враждебного, лишённого жалости и сострадания мира.

Душа испытывает такую боль, что сигналы тела о множественных повреждениях банально игнорируются. Маритону ведь стало плевать на всё, начиная от будущего и заканчивая собственной жизнью. Интерес к существованию пропал. Сначала была дикая боль и слёзы, льющиеся непрекращающимся потоком, а затем что-то лопнуло в душе, взорвалось или даже перегорело, и последний час превратился в марафон абсолютного равнодушия.

Вокруг таятся опасности похуже стекла или гвоздей. В руинах прячутся недобитые мятежники и отступники, готовые атаковать любого, кто не похож на них. Автоматы, самодельные пистолеты и ружья, арбалеты и луки: всё это может выстрелить из любого угла и яркой вспышкой или же тихой стрелой и оборвать жизнь Маритона, чего он, несомненно, и хотел бы. Но никто не суёт носа из укрытий, поэтому, скрываясь за покровом ночи и стеной дождя, мужчина спокойно бредёт по пустырям, дорогам и сквозь витиеватые трущобные улицы, завёрнутые в целые лабиринты.

Эвакуация только началась, поэтому до нанесения сокрушительного удара ещё несколько часов, что известно Маритону и приводит к отдающейся эхом в сердце печали, так как огненная смерть неприемлемо медлит.

Парень снова спотыкается, только в этот раз его тело на прочность испытывает гвоздь, пришедший в ногу, прямиком голень. Багряной израненной правой рукой, схватившись за посторонний предмет, Маритон вытаскивает железку и швыряет её в сторону. Упершись в асфальт руками, поливая его кровью из ран, он тяжко поднимается и снова продолжает путь, только свернув в этот раз в бетонный лес разрушенных высоток. Впереди появляются силуэты срезанных зданий по пять или десять этажей. В былые времена тут стоял квартал двадцатиэтажных жилых домов, но после воин и кризиса здешние высотные постройки сильно укоротились.

Но, несмотря на явные очертания домов, впереди несчастный видит лишь размытые чёрные силуэты и едва различимые в том безумном угаре, который тяжёлой дланью повис над сознанием парня или количество ран даёт о себе знать.

Всё же усталость берёт своё. Шаг мужчины становится всё медленнее, а дыхание каторжнее. Мышцы отказываются переходить на бег, пропитавшись пламенем физической боли и усталости, которую онемевшие от холода нервные окончания слабо передают. Навалившаяся усталость не просто берёт верх, а заставляет практически остановиться парня. Сквозь густую пелену Маритон впереди замечает кусок разрушенной статуи – огромная голова льва. И пав рядом с ней на ещё не украденные, но шероховатые, поросшие травой гранитные плиты, цепляясь пальцами в поверхность, мужчина доползает до статуи и облокачивается на неё.

Изнеможение и слабость жуткой энтропией поползли по телу, приковав его к земле. Небосвод заботливо накрыл поверженного судьбой бывшего аккамулярия саваном дождя, а ветер стал обволакивать каждую неприкрытую одеждой клеточку плоти. Чёрное от грязи и крови лицо мужчину устремилось к небу и запрокинулось на холодный камень отколотого куска статуи. Небесные слёзы капля за каплей стали рачительно отслаивать грязь и чистить лицо, но важности для Маритона это не играет.

- За что? – в пустое пространство, лишённое слушателя сорвался с грязных губ шёпот, полный страданий. – Почему я?

В ответ лишь шум дождя.

Боль утраты и потери выжила все силы, лишила всей воли к жизни из мужчины. Он готов просто лежать и ждать, пока его не прикончат мятежники, вороватые жители, авианалёт или дикий холод. Анна – тот светлый луч, тот смысл жизни, за который можно было цепляться, но теперь его нет для Маритона, отобрали единственную и первую любовь, лишили по праву безумного закона.

День, насыщенностью в целую жизнь, логично кончился символической смертью. Напарница умерла от горячего жара плазмы, а сам бывший аккамулярий погиб душою от вида того, как её рассеяло. Теперь же он больше похож на живого мертвеца, движимого лишь странной и непонятной волей, но в «возвышенном обществе» только этот мертвец возможно и прочувствовал истинную жизнь с её искренними чувствами и истинной болью. В Информакратии только «мертвец» может перестать быть рабом.

Дождь всё так же размеренно продолжается и ледяной ветер готов начать печальные и слёзные напевы, завывания и стоны. Вокруг виднеется какая-то площадь и сквозь пелену небесной воды мерцают силуэты далёких костров, которые разожгли под навесами бедняки, в попытке согреться. Усталый и печальный взгляд Маритона переместился вбок, направо, там, где практически потеряны за слезами, наполнившими глаза и стекающими по израненным щекам вместе дождевыми каплями, очертания старого католического храма.

Пересиливая шум дождевой мглы сбоку, со стороны храма доносится странный звук ходьбы и шлепком намокшей кожи по камню. Звучание шагов становилось всё настойчивее, и суматоха в стороне знаменовала скорое приближение истинных хозяев сих мрачных мест. Но бывшему слуге Информакратии всё равно, кто там идёт.

«Если будут убивать, то хоть бы побыстрее» - подумал Маритон.

- Смотрите, вон там, – доносится реплика от человека, идущего средь осколков монументальной статуи льва, разбросанных по всей разрушенной площади.

Группа из трёх человек медленно подбиралась к раненному. Несмотря на плохую видимость и наличие