Таня Гроттер и Болтливый сфинкс - Дмитрий Емец

– Давай сюда свою гитару! Чего ее таскать? Атеперь помчались!.. Я тебя по дороге к Гробке закину! – Гуня занес в домконтрабас, схватил Таню за запястье и понесся как вихрь, сшибая на своем путивсе, что не успевало посторониться.

Пару раз Тане казалось, что ее ноги отрываютсяот земли, чего Гломов даже не замечал. Гуня был не просто бешеный трактор. Онбыл бешеный трактор, имеющий четкую цель и забывший отвинченные тормоза вавтомастерской.

По дороге Гломов с Таней не разговаривал. Ондаже не оглядывался, а просто летел вперед. Таня сообразила, почему он взял ееза запястье, а не за ладонь. Ладонь Гуня, не заметив, сплющил бы в своейлапище.

«Лучше бы я на полчаса позже прилетела!» –подумала Таня, когда ее в десятый раз уронили в сугроб и тотчас из неговыдернули.

Они вихрем пронеслись по единственнойцентральной улице Лысой Горы и свернули туда, где в желтом слежавшемся снегубарахтались длинные облезшие двухэтажные дома. Около одного из них Гуняостановился. В подвал был прокопан длинный наклонный ход-лаз. Проблему суборкой снега здесь решали просто. Не можешь расчистить – оставь все как есть, ато, что надо, само прокопается.

Гломов по-хозяйски оглядел Таню, бесцеремоннопокрутил ее, как ребенка, отряхнул с одежды снег и, ласково спросив: «Тыготова?», спустил головой вниз в обледеневший лаз.

Если в жизни ты сумел отдать больше, чемурвал, – ты прожил жизнь не зря.

Сарданапал Черноморов. Лекции дляпервокурсников

Дырка была маленькая, но в самом неудачномместе шланга – там, где он насаживается на трубу. Она шипела и плеваласьмокрыми, быстро замерзающими на коже каплями, пахнущими тухлым селедочнымбульоном и дешевым табаком. Ванька заметил дырку в самый последний момент,когда, сев на пылесос, стал понемногу выжимать газ.

Пришлось слезать и ремонтироваться, поглядываято на заснеженный порт, то на застывшее укоризненным сусликом и облизанноепрожекторами здание гостиничного комплекса. Дыру Ванька закрыл свернутым раз ввосемь пакетом, который, в свою очередь, обмотал изолентой. На морозе изолентаприклеивалась плохо и быстро дубела.

«Ну ничего! Сойдет и так!» – решил Ванька.

Ножа у него под рукой не оказалось, и изолентуон перекусил зубами.

Шланг прорывало второй раз за неделю. Он невыдерживал скверного топлива и таким образом высказывал свое «фи». Ныне онболее всего напоминал сухие деревца на вершинах крымских гор, которые толпытуристов украшают ленточками, обрывками пакетов, кусками шпагата и прочимиподсобными веревочками в надежде вернуться сюда вновь.

По-хорошему шланг давно надо было менять, ноВанька относился к тем пользователям техники, которые предпринимают какие-либо«починятельные» действа, лишь когда никакими подручными средствами уже необойтись.

Ванька вновь забрался на пылесос, убедился,что прохожих поблизости нет, и стартовал в лиловое небо. Любое неосторожноедвижение отзывалось болью в изодранной спине и избитом теле. Даже головой, итой приходилось вертеть осторожно – ныла опухшая скула. Глаз почти закрылся,хотя Ванька перед полетом и тер его снегом до тех пор, пока талая влага непотекла за шиворот.

Интересно, что сказали бы Свеколт иАббатикова, узнай они, что вместо того, чтобы отлеживаться в гостинице,Валялкин вновь помчался на поиски многоглазки ? Хотя, возможно, ничего бы несказали. В некромагах любопытство давно отмерло.

Купол неба, подбитый серебряными шляпкамигвоздей, изредка полыхал зарницами. Луну скрывала большая, рыхлая фиолетоваятуча, казавшаяся подсвеченной изнутри. Петрозаводск быстро растаял вдали.Ванька держал направление четко на юго-восток. Он смутно ощущал, чтомногоглазка появится где-то там. Не сейчас, а несколькими часами позже. Пока жеее слабо светящийся робкий стебель только прокапывается сквозь снег, осторожно,точно боясь потревожить, разгребая его хрупкими листьями. Это чувство былоподобно легкому, досадливому зуду от комариного укуса. Нечто дразнящее,неуловимое, не позволяющее ни на секунду успокоиться.

Ванька летел наискось к ветру, обжигавшему емуправую щеку, и прислушивался к себе. Он давно обнаружил, что жизнь его идетвперед толчками или периодами. Был период раннего детства, отца, семьи,устойчивой защищенности; затем период желтой майки и голода, когда оннепостижимым образом съел половину продуктов в супемаркете; затем периодТибидохса, первого знакомства с Таней и Ягуном, дружбы с Тарарахом и увлечениямагическими зверями; затем любовь, нелепая дуэль с Пуппером, Дубодам, отказ отмагаспирантуры и отъезд в глушь к лешакам.

Каждый период Ванька представлял, как нечтоотыгранное и законченное, с точкой в финале. В этом была некая внутренняяопределенность и попытка систематизации, основанная на предпосылке, что важнымявляется лишь то, что имеет смысл и оставило ясные воспоминания.

Обычно Ванька существовал только в последнемпериоде. Лишь изредка память пробуждалась и с болезненной яркостью выдавалавспышки из периодов предыдущих. Это бывало, например, при случайных встречах сразными мимолетными знакомыми. Чаще всего такие встречи сопровождались легкимнедоумением, растерянностью, сознанием, что время повернуло вспять изабуксовало.

Сейчас же Ванька ощущал, что в глубинах сердцасозревает новый период, пока непонятный ему самому. С чем конкретно он будетсвязан, Ванька не знал. Птенец, бьющийся в скорлупу яйца, не представляет,будет ли он курицей, павлином или орлом. Он знает только одно – надо надеятьсяи скорлупа должна расколоться. Так и Ванька надеялся, что в новом периоде с нимрядом будет Таня.

Вот уже несколько месяцев, с тех пор, какГлебом было украдено зеркало Тантала, Ванька упорно сражался с самим собой.Каждый час, каждый миг он с упрямством выкорчевывал из себя Бейбарсова,пустившего в него физически ощущаемые корни. Сливаться с Глебом он не желал.Сопротивляясь, он выдирал из себя Глеба, как выдирают сорняки. Порой этополучалось, порой же, когда воля ослабевала, Ванька чувствовал, что душа егоначинает зарастать Глебом, как задохнувшийся дачный пруд зарастаетсине-зелеными водорослями.

Изредка он подходил к зеркалу, и ему чудилось,что и в лице его проявляется нечто чуждое, мертвенное, властное. Точно и не егоэто лицо, а чей-то чуждый дух отпечатался на нем.