Таня Гроттер и Болтливый сфинкс - Дмитрий Емец

Огнеметный брезгливо отпрянул. Запах тухлыхселедочных голов ему не понравился. Зато Пепельный, как вечный исследователь,уже лакал бульон, проглатывая его вместе со снегом. Немного погодя к немуприсоединился вечно голодный Ртутный. Учитывая, что «бульонного» снега совсемуже не осталось, Ртутный в качестве компенсации вознамерился сожрать пылесос.

Колотя его трубой по ноздрям, Ванька елевырвал пылесос из драконьей пасти.

– Вы тут что, все с ума посходили? –завопил он.

Внятного ответа он не получил. Лишьмеланхоличный Дымный грустно исторг из своих недр клуб черного дыма. Переставразмахивать трубой, Ванька сел на помятый драконьими зубами бак и задумался.

Положение было аховое. Он один. В чаще. Безеды и без топлива для пылесоса. Человеческое жилье далеко, и где искать помощи– непонятно. Можно, конечно, телепортировать, но тогда придется бросатьдраконов, чего Ванька не собирался делать ни в коем случае.

– Ну раз другого выхода нет, полечу наГоярыне! – решил он.

Ванька уже шагнул к Гоярыну, когда сверхупослышался назойливый трескучий звук. Ванька вскинул голову. Еловые ветвиотряхнули ему на лицо снежное конфетти. Над Ванькой завис оранжевый пылесос. Напылесосе, закутанная до глаз в красный шарф, сидела обледеневшая статуя.

– Эгей! Ау! – закричал Ванька, размахиваяруками.

Статуя снизилась.

– Эй, драконья ферма! Добрый день! Мы люди неместные! Не подскажете, до Арктики далеко? – спросил знакомый голос.

– ЯГУ-У-УН! – завопил Ванька.

Статуя свалилась с пылесоса и заключила его вобъятия.

Тело человеческое – свеча. Если свеча прогоритбез остатка и перейдет в свет и огонь благих дел, то обретет бессмертие. Еслиже не будет зажжена, или погаснет, или, изломанную, бросят ее среди мусора, тобудет эта свеча просто воск и в час свой смешается с землей.

«Диалоги златокрылых»

Не успев взвизгнуть, Таня пронеслась потоннелю, царапая нос о лед, головой распахнула не то форточку, не то дверь и,отплевывая снег, вскочила на ноги. Интуиция подсказывала, что орать на Гломовауже поздно. Все же Таня выпустила бы в лаз искру-другую, если бы знакомый голосза ее спиной не поинтересовался:

– Что за корсиканские страсти?

Таня оглянулась. Гробыня стояла перед зеркаломв белом платье невесты. Вокруг нее метался приплюснутый гном с густой шерстьюна вытянутых ушах и что-то подправлял, закалывал булавками, подтягивал.

– Твой жених едва меня не прикончил! Он бежитза кольцами, – с трудом отдышавшись, выговорила Таня.

Она заметила, что Гробыня нахмурилась, испохватилась, что выдала Гломова.

– Куда-куда он бежит? А чем он, интересно,занимался весь день? Мне что, завтра проволочку вокруг пальцаобматывать? – крикнула Склепова сердито.

– На худой конец у вас есть магические, –сказала Таня и вновь наступила на больную мозоль.

– Магические – это для Сарделькина и Медузии!Пусть отойдут в уголок и меняются кольцами хоть целыми сутками. Я же хочуобычное! Я себя знаю! Если Гробынюшке сейчас не дать самое паршивое колечко, унее разовьется комплекс и она будет выходить замуж каждые полгода! –отрезала Склепова.

Гном с мохнатыми ушами тревожно пискнул,подпрыгнул и, проглотив две булавки, ткнул пальцем в угол.

– Чего ты прыгаешь? – одернула егоГробыня.

Прежде чем ответить, гном проглотил еще однубулавку.

– Смотрите! – прошептал он.

Обереги, прилепленные к стене, плакаливосковыми слезами. Доцент Медузия Горгонова не переносила необоснованной ирониив свой адрес. Гном же, как нежить и нежить достаточно внимательная, первымощутил ее гнев.

Склепова поспешно извинилась. Оберегиперестали таять. Желтые капли застыли на полу. Гном постепенно успокоился и,откашливая булавки, продолжил пританцовывать вокруг Гробыни.

– Ты же видишь, я тут как привязанная! Встаньтак, чтобы я тебя видела! Ближе встань – я не кусаюсь, только лягаюсь иплююсь!.. – нетерпеливо обратилась она к Тане.

Таня подошла и послушно встала рядом. Теперьони отражались в зеркале вместе. Таня в драконбольном комбинезоне и вишневойлыжной шапке, похожая на путешествующий по своим делам сугроб, исвадебно-конфетная Склепова.

Портняжный гном принялся чихать и морщиться,косясь на Таню.

– Чего это он приплясывает? – спросилаГробыня, созерцая их совместное отражение.

– Упырья желчь, должно быть, –предположила Таня, смазавшаяся в дорогу от обморожения.

– А, ну да! Вонь отвратнейшая, – кивнулаГробыня. – А я, видно, давно к тебе принюхалась! Бедная я, несчастная!Чокнутая конноспортивная сиротка заела мое детство и юность, а я еще приглашаюее на свадьбу! Кстати, где поздравления?

Таня поздравила, однако Гробыне этого быломало. Как и Ягун, она любила получать положительные эмоции не чайными ложками испичечными коробками, а цистернами и вагонами. Хилые капли из крана радости ееникак не устраивали – ей нужен был поток.

– Ну ты хотя бы удивлена? – спросила она.

– Еще бы!

– Все же я решила остановиться на Гуне, хотя,быть может, он не идеал ума и красоты, – заявила Склепова.

– Я всегда знала, что ты на нем остановишься, –сказала Таня.

Гробыня нетерпеливо дернула плечом. Онануждалась в монологе, и робкие Танины вяки ей мешали.

– Возможно, я стою чуть больше, чем Гуня.Возможно, я умнее, красивее и больше взяла от учебы в Тибидохсе. Ну и что изтого? Какое моральное право я имею забить на Гуню и бросить его, зная, что ондействительно и без дураков меня любит? Ну брошу я Гуню и найду себекакого-нибудь рокового Душикрысикова, который с демоническим видом будетвыщипывать волоски из ноздрей и смазывать детским кремом кубики своего пресса.Да я же над ним непрерывно ржать буду – с утра и до вечера!

Таня представила себе Глеба, мажущегосядетским кремом, и засмеялась. Гробыня умела создавать зрительные образы.

– А над Гуней с утра до вечера ржатьнельзя? – спросила она заинтересованно.

Склепова энергично замотала головой, отметаятакую возможность.

– Нет! Это абсолютно нереально! Гуня, он весьна поверхности. Никаких непоняток, никакой ложной надутости, никакихразочарований! В этом смысле он как твой Ванька! Каким его сразу увидишь, такимон навсегда и останется. Впечатление не поменяется.