Сатана в предместье. Кошмары знаменитостей - Бертран Рассел

Час с утра и час по вечерам серьезные люди, сторожившие Сталина, объясняли ему принципы христианской любви к ближнему и счастья, которое может его ждать, если он воспримет их мудрость. Тяжесть увещеваний легла на плечи троицы, считавшейся мудрейшей среди всех, надеявшихся донести до него свет истины: это были Тобиас Слишкомдобр, Сэмюэль Сладки и Уилбрахам Добродеятел.

Он познакомился с ними в дни своего величия. Незадолго до начала Третьей мировой войны они посетили Москву, где пытались убедить его в ошибочности избранного пути, говорили о всемирном человеколюбии и христианской любви, прибегая к самым смиренным терминам и пытаясь внушить ему, что в любви больше счастья, чем в страхе. Какое-то время он слушал их с терпением, порожденным изумлением, но потом не выдержал:

«Что вы знаете, господа, о радостях жизни? Как же мало вы понимаете пьянящий восторг от властвования над целым народом способами террора, когда почти все желают тебе смерти, но никто не в силах даже замыслить убийство, когда твои враги по всему миру тщетно стараются угадать твои потайные мысли, а твоя власть переживет уничтожение не только твоих врагов, но и друзей! Нет, господа, образ жизни, который вы мне сулите, меня не привлекает. Возвращайтесь к своему сутяжничеству, к извлечению прибылей и притворной набожности, а мне предоставьте право на что-то более героическое».

Посрамленные квакеры убрались восвояси и стали дожидаться более удобной возможности. Теперь они надеялись, что поверженный Сталин, оказавшийся в их власти, проявит больше сговорчивости. У них был богатый опыт обращения с несовершеннолетними правонарушителями, разгадывания их комплексов и мягкого внушения им веры в то, что честность – лучшая политика.

– Мистер Сталин, – говорил Тобиас Слишкомдобр, – мы надеемся, что теперь вы понимаете, какой неразумный образ жизни прежде вели. Не стану распространяться о бедах, которые вы навлекли на весь мир, потому что вы ответите, что это вам безразлично. Но подумайте, что вы натворили с самим собой! Вы рухнули с самой вершины, ныне вы жалкий пленник, и удобствами, которые вам сохранили, вы обязаны только тому, что ваши тюремщики отвергают ваши принципы. Свирепые радости, о которых вы говорили нам в дни вашего величия, теперь позади. Но если вы сумеете сломать преграду гордыни, если раскаетесь, если сумеете находить счастье в счастье других, то в оставшейся жизни обретете, быть может, какую-то цель и приемлемое довольство.

При этих словах Сталин вскочил и воскликнул:

– Гореть тебе в аду, сопливый лицемер! Я ничего не понимаю в твоих речах, кроме того, что ты наверху, а я в твоей власти и что ты нашел способ меня оскорбить, сделать мои невзгоды еще нестерпимее и унизительнее, чем все то, что изобрел я сам во время моих чисток.

– О, мистер Сталин, – подхватил Сладки, – как вы можете быть так несправедливы, так злы? Разве вы не видите чистоту наших намерений в отношении вас? Поймите, мы стремимся спасти вашу душу и горько сожалеем о насилии и ненависти, которые вы обрушили на ваших врагов и ваших друзей. У нас нет желания вас унижать. Вам бы оценить земное величие по его истинной цене, и тогда бы вы увидели, что мы предлагаем вам спасение от унижения.

– Это уже слишком! – закричал Сталин. – В детстве я мирился с такой болтовней в своей семинарии в Грузии, но взрослый человек не может этого терпеть. Жаль, я не верю в ад, а то я предвкушал бы удовольствие видеть, как вас, слабаков, пожирает адское пламя!

– Фу, дорогой Сталин! – поморщился Добродеятел. – Не распаляйтесь, только спокойствие поможет вам увидеть мудрость, которую мы пытаемся вам приоткрыть.

Не давая Сталину ответить, в разговор снова вступил Слишкомдобр:

– Я абсолютно уверен, мистер Сталин, что человек вашего огромного ума не может всегда оставаться слепым к истине, просто вы еще не прозрели. Полагаю, чашечка какао принесет вам больше пользы, чем возбуждающий чай, которому вы отдаете предпочтение.

Больше Сталин не мог сдерживаться. Схватив чайную чашку, он запустил ее в голову Слишкомдобру. Тот, не обращая внимания на текущую по лицу обжигающую жидкость, смиренно молвил:

– Перестаньте, мистер Сталин, это не аргумент.

Сталин едва не задохнулся от гнева, но вовремя очнулся. Некоторое время он изливал остатки негодования на Молотова, Маленкова и Берию, белых и дрожащих от страха. Но постепенно пелена сна спала, злость рассеялась, и он нашел утешение в хорошем глотке водки, настоянной на красном перце.

Пробыв два года президентом, Эйзенхауэр пришел к вынужденному умозаключению, что примирение – улица с односторонним движением. Он много сделал для умиротворения своих противников-республиканцев и сначала рассчитывал на положительный отклик с их стороны, но так его и не дождался. Как-то жаркой летней ночью он долго не мог уснуть от глубокого разочарования. Когда он наконец забылся, ему привиделся кошмар, в котором голос из будущего поведал ему историю следующего полувека.

Из безопасного далека зарождающегося двадцать первого столетия мы видим то, что прежде было не так очевидно: в 1953 году брала начало новая тенденция, которой суждено было изменить мир. Существовали определенные проблемы, которые дальновидные люди осознавали и тогда. Одна из этих проблем состояла в том, что в любой цивилизованной стране промышленности отдавалось предпочтение перед сельским хозяйством, вследствие чего в мире сокращалось производство продовольствия. Другой проблемой был быстрый рост населения в отсталых странах благодаря прогрессу медицины и гигиены. Третьей проблемой была возможность хаоса вследствие крушения европейского империализма. Эти проблемы, сами по себе сложные, становились совершенно неразрешимыми из-за конфликта между Востоком и Западом. За восемь лет, с 1945 по 1953 г., этот конфликт делался все более угрожающим, и не только по причине политических событий, но и из-за опасности применения водородной бомбы и бактериологического оружия. Ни та, ни другая сторона конфликта не предлагали путей его разрешения, кроме одного – собственного усиления до такой степени, чтобы другая сторона поостереглась нападать. Опыт же прошлого учил, что этот способ предотвращения войны недостаточно надежен.

Но в 1953 году впервые забрезжила надежда. Это был год ухода в отставку, а потом и смерти Сталина. Его сменил Маленков, из осторожности решивший ознаменовать свой приход к власти провозглашением номинально новой политики, хотя в действительности эта политика начала проводиться раньше. Его беспокоили две главные опасности. С одной стороны, в самой России крепло недовольство. С другой стороны, были основания опасаться, что Китай вскоре сравняется могуществом с Россией и сможет бросить вызов первенству России в коммунистическом мире. Чтобы противостоять первой из двух угроз, необходимо было резко увеличить в России производство потребительских товаров, а это было осуществимо только за счет сокращения производства вооружений. Чтобы встретить во всеоружии вторую угрозу, следовало уменьшить риск мировой войны, что требовалось также для безопасного сокращения наращивания вооружений. Тем временем переход власти в Америке в руки республиканцев сместил акценты. Многие как в самой Америке, так и в других странах проглядели, что в столкновении между президентом и конгрессом более вероятна победа конгресса из-за влияния крупного капитала. Этот вывод вытекал из истории противостояния короля и парламента в Англии в XVII веке. Но большинство американцев не желали учиться на уроках прошлого и истории других стран. Многие из тех, кто проголосовал за Эйзенхауэра, полагали, что в случае его избрания победит его политика. Они не поняли, что, выбирая его, отдают контроль над конгрессом Тафту и Маккарти. Вышло так, что при президенте Эйзенхауэре политику Соединенных Штатов стали определять эти двое. Причем на первое место все заметнее выдвигался Маккарти. Средние американцы руководствовались двумя страхами: перед коммунизмом и перед ростом подоходного налога. Пока у власти находились демократы, эти страхи работали в противоположные стороны. Но Маккарти сумел их примирить. Настоящий враг, заявил он, – это коммунист, затесавшийся в наши ряды; гораздо дешевле сражаться с коммунистами среди нас, чем с Россией. Пока американцы лояльны и едины, объяснял он стране, они непобедимы и им нет нужды бояться козней чужестранного деспотизма. Очищение своей страны от нелояльных элементов – вот залог безопасности. Но чтобы утолять такой политикой народную жажду борьбы с коммунизмом, необходимо постоянно разоблачать все новых внутренних врагов. Поставив под свой контроль ФБР и пользуясь помощью толпы услужливых антикоммунистов, Маккарти сумел довести страх внутренней измены до такого накала, что в каждом видном члене демократической партии стали подозревать предателя, делая исключение лишь для малой горстки людей вроде сенатора Маккарена[15]. Под прикрытием такой политики стало возможно экономить огромные суммы, при Трумэне тратившиеся на помощь другим странам. Происходившее из-за этого распространение коммунизма на Францию и Италию использовалось как доказательство тщетности расходования средств на таких ненадежных союзников.