Красная тетрадь - Дария Беляева

class="p1">На фоне окружающей белизны, красное пятно казалось отчаянным, красивым, но в то же время безумным, кричащим, лишенным какой-либо опоры в этом стерильном мире.

Я боялся оставить следы, но блеск снова поглотил их в секунду.

Я лег на койку, больше похожую, впрочем, на операционный стол, и вытянул руки по швам. В процедурной почти ничего не было, только этот экран, шесть коек, письменный стол и стул и небольшой шкафчик, встроенный в стену.

Из него Эдуард Андреевич достал хромированные браслеты.

Странное дело, халат Эдуарда Андреевича тоже был белым, но на фоне окружающего казался тусклым, темным, сероватым, совсем земным и грязным, как все земное.

Андрюша лег на соседнюю койку.

– Сейчас я надену на вас эти браслеты, – сказал Эдуард Андреевич. – От вас ничего не требуется. Вы будете смотреть на экран и вскоре уснете. Это очень мягкий процесс, он не похож на наркоз, и вы не испугаетесь, не потеряете сознание. Все будет максимально естественно.

– Хорошо, – сказал я.

Все молчали, и я чувствовал себя обязанным подавать голос, чтобы Эдуард Андреевич не думал, что мы его не слушаем.

Я взял Андрюшу за руку, он мне кивнул и слабо улыбнулся. С другом почти ничего не страшно.

Эдуард Андреевич сел за стол, сам надел один из браслетов, закрыл глаза и положил остальные шесть перед собой.

– Выглядит, как будто он колдует, – сказала Валя.

– Но все слышит, – сказал Эдуард Андреевич с улыбкой.

Мы смутились. Я сильнее сжал руку Андрюши.

– Не по-пацански как-то, – сказал Боря. Он лежал с другой стороны от меня.

Я сказал:

– Пожалуйста, не начинай сейчас.

Андрюша сказал:

– Думаю, мы сейчас все успокоимся.

Его рука никак не хотела нагреваться.

– У тебя все время такие холодные руки.

– Да, это моя особенность.

В этот момент, совершенно неожиданно, кто-то сунул палец мне в рот. Сначала я подумал, что это часть процедуры, но потом понял, что Эдуард Андреевич все еще сидит за столом.

А рука, конечно, принадлежала Боре.

Я сильно укусил его за палец.

Боря не отдернул руку, ждал, пока мне надоест, но мне не надоело, я продолжал сжимать зубы.

К сожалению, мне также было необходимо высказаться:

– Зачем ты это сделал? Что за глупость?

– На удачу, – сказал Боря.

– Это уж совершенно идиотское поведение.

Он поднял руку, его указательный палец блестел от моей слюны, ближе к основанию виднелись следы зубов.

– Эй, Володь, меня укусил очень обстоятельный пацан, теперь я тоже стану вязким, с тупыми, такими неповоротливыми мозгами. Серьезненьким таким. Больше не надо будет за мной следить.

– Может, станешь, – сказал Володя. – Мало ли как это все на людей влияет.

В этот момент Эдуард Андреевич сказал:

– Все готово.

И я понял, что времени почти нет. Я приподнял ногу, посмотрел на свою алую пятку, потом посмотрел на Андрюшу.

– Все будет хорошо, – сказал ему я. – Обязательно. Даже не думай о плохом. Наше руководство знает, что для нас лучше.

А потом я услышал, что Валя плачет. Не то чтобы это было громко, но все-таки она плакала.

Так что на нее первую Эдуард Андреевич надел браслет.

Я терпеливо ждал своей очереди и, несмотря на неприятное чувство в груди, в общем и целом оставался спокойным.

Эдуард Андреевич тщательно проверял браслеты.

– Надо, чтобы они были защелкнуты правильно, – сказал он. А я удивился тому, что там, в Космосе, крепления браслетов все еще нужно проверять.

Когда Эдуард Андреевич защелкнул браслет на моем правом запястье, я не почувствовал ничего особенного. Просто браслет, красивый, хромированный, блестит.

Я сказал:

– Теперь просто ждать?

Эдуард Андреевич внимательно посмотрел на меня, потом улыбнулся красивой, очень подходящей ему улыбкой и кивнул.

Жаль, его халат не казался теперь таким уж белым. Тогда я и спросил его насчет дневника. Он сказал ровно то, что я уже написал ранее, а в конце добавил:

– Кстати говоря, это может быть небезынтересно, если ты будешь вести подробный отчет о своих чувствах и ощущениях.

– Эй, – сказал Боря и протянул руку. – Я хочу уже свой волшебный браслет.

Когда Эдуард Андреевич защелкнул браслет на руке Бори, я посмотрел на экран. Пока ничего не изменилось, по ту сторону стекла все так же плескалось море.

Тревога моя больше не нарастала, но и никуда не девалась. Я старался лишний раз не шевелиться, мне не хотелось заснуть внезапно и в неудобной позе, хотя Эдуард Андреевич и обещал, что такого не произойдет.

Потом тревога в груди, это странное, опустошающее чувство, начала уменьшаться, уменьшаться и уменьшаться, пока не исчезла совсем. Мне стало очень просто, не то чтобы хорошо, но легко и спокойно. Постепенно, будто от этого спокойствия, а не от какого-то физиологического воздействия, я захотел спать.

Я зевнул, вид моря усыплял меня все сильнее, а потом вдруг картинка как-то странно мигнула и сменилась видом метро: люди шли к станции, поднимались и спускались на эскалаторах, приходили поезда. Для меня это было очень спокойное зрелище, как кровь, которая течет по венам города. Люди заняты, общество функционирует, и мы все так близко друг к другу. Я закрыл глаза, но картинка не исчезла, мне показалось, что я и сам иду в той толпе, спешу куда-то, хотя и не знаю куда.

Потом я уже вдруг ехал вдоль бетонного забора, серого в ромбиках, на него ложилась тень, а потом он выплывал из тени, но в целом все было однообразным. Не знаю, на чем я ехал, на поезде или на машине, но забор успокаивал меня, он казался бесконечным.

Однако вдруг кончился. И мне открылось поле с красными маками. Какие они были яркие! Какие красивые! Маки колыхались под легким ветерком, и я видел иногда их черно-желтые серединки. Исступленно, невероятно красивые, маки грелись под солнцем и стыли под звездным светом, и вскоре я перестал различать ночь и день, а потом маковое поле кончилось и наступила темнота.

Однако она не была абсолютной темнотой сна, той, в которой пропадаешь. Я ничего не чувствовал и особенно – своего тела. Нет, не только потому, что я не мог пошевелиться, я вообще не ощущал, что у меня есть руки, ноги или голова. Я был растворен в пространстве, в темноте и не являл собой физический объект.

Зато смутно, будто сквозь вату, я слышал, что происходит в процедурной. Открылась дверь, зашел Максим Сергеевич:

– Ну как они? – спросил он.

– Спят, – сказал Эдуард Андреевич.

– Понятно.

Наверное, Максим Сергеевич хотел уйти, я услышал его шаги, но вдруг шаги стихли.

– Я их никогда не муштровал. Из всех, кто