Полнолуние - Андрей Кокотюха

— На «Чапаева»? — Она охотно сменила тему. — Нет, на «Чапаева» не пойду. Мне больше комедии нравятся, с Орловой и Серовой. Но больше всего Зоя Федорова, в «Подругах».

— Времена не те. Настроения не для любовных историй. — Теперь Полина Стефановна заговорила поучительно. — Сына не боитесь после всего вот так оставлять надолго?

— Вот за Юру я спокойна. Друга нашел, Борьку. Все у Липских торчит дома. Его Катя даже кормит. Там щенок, она его откуда-то принесла. Возятся с ним. Знаете, мой сын ничем не отличается от ровесников. Я в его возрасте тоже хотела иметь собаку. Сомов животных не любит. Говорит, четвероногие должны жить на улице или в лесу. Не место им рядом с людьми.

— Не повезло вам, Лариса. Еще о чем мечтаете?

— О кошке.

— Кажется, тот мальчик, Боря, старше вашего…

— Не слишком.

— Он, кстати, не записан в библиотеку. Один из немногих. Я говорила с Екатериной, как ее. — палец слегка коснулся лба, — Игнатовной. Та отмалчивается больше, но как-то буркнула: мол, нечего моему мальчишке там читать. Понимаю, на какие книги женщина намекает. Но у нас же и Жюль Верн есть, и Дюма, даже Франко, «Захар Беркут». Куда же без этого мальчику?

— А мне нравится, что они разные. То есть абсолютно разные, совсем. Хотя бы тем уже, что Боря не читает. Зато больше слушает, тоже немало. Юра у меня умеет рассказывать. В том числе пересказывает того же Дюма. — Лариса улыбнулась. — Противоположности притягиваются. Это тоже кто-то сказал, правда?

— Закон физики вроде бы.

— Так точно.

— А вот это уже мой квартирант говорит. Мы слишком часто его вспоминаем нынче, вам не кажется, Лариса?

— Само срывается. Но вы правы. — Гостья обеспокоенно взглянула на часы. — Засиделась. Вечер уже, пока за Юрой зайду. Все объяснили. Хотя так напугали… бр-р-р, — повела плечами. — За всем этим так и не поняла, ждут ли меня неприятности и на самом ли деле они неприятности. По сравнению с тем, что я услышала.

— Изменения.

— То есть?

— Я про изменения говорила. Не про неприятности или какое-то другое бедствие. Но в наше время изменения не обязательно могут быть желанными. Тут я за стабильность.

Лариса не соглашалась.

Но вслух об этом решила не говорить. Для чего ей в который раз по наименьшему поводу признавать — мало войны, еще и личная жизнь не сложилась.

И так будет всегда.

На улице Ларису окутали сумерки и туман.

Сентябрь перевалил за середину, и сейчас начинался странный, непонятный для нее период, когда вечер наступал как-то сразу. Кажется, все вокруг еще видно, но стоит остановиться, перекинуться с кем-то на улице парой слов, заглянуть в магазин или зайти на минутку в библиотеку — и этого времени было достаточно, чтобы другое, более темное время суток быстро и незаметно вступало в свои права.

Подобные ощущения Лариса Сомова сравнивала с вхождением в реку в незнакомом месте. Сколько раз так бывало: ступаешь с берега, под ногами — песок или суглинок, вода доходит сначала до косточек, потом касается середины икр, через несколько шагов едва доходит до голых коленей. Но вмиг нога проваливается стремительно, теперь — по пояс. От неожиданности шатаешься и хорошо, если удержишь равновесие, иначе нырнешь.

К тому же ее любимое бабье лето длилось в этом году почему-то не очень долго, в который раз зарядили занудные дожди, напоминая людям, какое время года наступает. Правда, сегодня несколько часов после обеда только накрапывало. Но туман все равно смешался с серыми сумерками, будто нарочно сгущая их, вызывая у Ларисы почему-то воспоминания о кофе с молоком — давно не виданной, забытой роскоши.

Собственно, она сама заставила себя не вспоминать о напитке, который всегда любила. Сомов откуда-то притарабанил жестяную банку, на две трети заполненную настоящим молотым кофе. На ней все было написано по-немецки, шрифт с выразительными элементами готики. И если бы еще жестянка была полной, пусть и распечатанной, Лариса не возмущалась бы. Однако Виктор принес домой именно початый кофе. И, считая, что немного знает мужа, она решила: трофей, без сомнения. Явно не боевой. Наткнулся где-то при обыске, забрал себе на правах старшего. Другое происхождение жестянка вряд ли имела. Да пусть бы подарок, во время войны не стоит брезговать и надкушенным — Ларисе все равно упрямо хотелось верить, что офицер НКВД поступил именно так, а не иначе: добыл жестянку силой. Из-за этого не прикасалась к кофе, хотя пах он божественно.

Сомов же кофе не любил, но вливал в себя, как он говорил, принципиально. В чем заключался странный принцип — употреблять то, что не нравится, — Лариса не разбиралась. И, если честно, не очень-то и хотела. Ведь у нее самой был другой принцип, который не могла до конца объяснить даже самой себе: по возможности не беспокоилась, что помогало раскрыть мужа с очередной стороны. После регистрации брака она, оставаясь в одиночестве, часто мысленно доказывала самой себе: Виктор Сомов ее не интересовал, не интересует и вряд ли ее отношение когда-то изменится.

Дала их браку еще восемь лет. Юре стукнет восемнадцать, он уже станет взрослым, непременно пойдет учиться, да и армейскую службу никто не отменял… И вот когда сын начнет самостоятельную жизнь, тогда она попробует развестись.

Не боялась.

Потому что немного знала Сомова.

Будет мешать, очень мешать.

Но не убьет.

Да, ей удастся вырваться. Пока же все ради сына. Потерпит Сомова, ничего. Время есть, отступление подготовить можно.

Уютнее закутавшись в шаль, Лариса уверенно и быстро двинулась по дорожке сквозь затуманенные сумерки домой. Эти мысли крутились не впервые, приходили постоянно, с ними ложилась и вставала. Не отступали, даже когда разговаривала с Сомовым… и не только разговаривала. Наоборот, именно в те моменты они становились четче. Планы на будущее без Виктора — реальнее. А воспоминания об Игоре — более стойкими. Как математик мыслила реалистично, прагматично. И понимала: вряд ли когда-то увидит Вовка, хоть живым, хоть мертвым. Точно так же сознавая и то, что ее нынешний муж только притворяется равнодушным. На самом же деле старается отслеживать старого врага даже там, куда Игорь попал благодаря его усилиям. И не позволит ему выйти на свободу.

Ничего.

Восемь лет.

Еще восемь лет.

Карты легли, показывая непонятные даже Полине Стефановне изменения в ее жизни. Пусть бы так и было. Впрочем, картинки с мастями не оценят всех ее нынешних и ближайших перспектив. Так что особых изменений Лариса, признаться, не ожидала. Приняла к сведению слова старшей приятельницы только из вежливости, учитывая одиночество Стефановны и потребность в равном общении.

Честно говоря, Ларису больше зацепила рассказанная библиотекаршей история. Именно ее она, жена офицера НКВД, прекрасно понимала. И отчиталась себе в полной мере, почему именно, вернее — кого именно боятся люди в Сатанове, когда стараются не слишком распространяться про зловещие нападения хищника.