Наполеон: биография - Эндрю Робертс

своих нужд, – убеждал он солдат 17-й полубригады, – не скрывайте жалоб на вышестоящих. Я здесь, чтобы воздать всем по заслугам, и слабейший имеет особенное право на мою защиту»{426}. В войсках преобладало мнение, что «маленький капрал» на стороне простых солдат, а не «больших шляп» (les gros bonnets).

Попечение о раненых являлось предметом его особенной заботы не только потому, что Наполеон хотел, чтобы они как можно быстрее вернулись в строй, но и потому, что он понимал, сколь важна должная медицинская помощь для поддержания духа войск. «Если ему случалось встречать колонны с ранеными, – вспоминал адъютант Наполеона, – то он останавливал их, справлялся о состоянии солдат, боли, боях, в которых они получили ранения, и никогда не отпускал их без утешительных слов или не сделав их причастными своей щедрости»{427}. При этом Наполеон часто распекал врачей, большинство которых считал шарлатанами.

Наполеон усвоил многие из важнейших уроков Цезаря в деле управления. В первую очередь он перенял обыкновение делать внушение тем частям, которые он считал недостаточно надежными, как, например, при Риволи в ноябре 1796 года. В написанной на острове Святой Елены «Истории Юлия Цезаря» Наполеон рассказывает о мятеже в Риме. Однажды солдаты потребовали у Цезаря отставки («Мы изранены, сказали они, довольно долго бродим по свету и проливаем нашу кровь»[44]). Цезарь лаконично ответил: «Даю» – и обратился к ним с плохо скрываемым презрением: «Граждане!» (Вместо прежнего «Воины!» или «Товарищи!».) Это произвело немедленный и сильный эффект: «Трогательная сцена кончилась тем, что они выпросили позволение продолжать службу»[45]{428}. Но гораздо чаще Наполеон пускал в ход похвалу. «Три ваших батальона, на мой взгляд, равны шести», – объявил он солдатам 44-го линейного полка полубригады в кампании при Прейсиш-Эйлау. «И мы это докажем!» – раздалось в ответ{429}.

Воззвания Наполеона к войскам помещались в лагере на досках и охотно прочитывались солдатами. Он с удовольствием сыпал цифрами, рассказывая, сколько побед одержали за это время войска, сколько крепостей, генералов, пушек, знамен и пленных они захватили. Некоторые воззвания кажутся хвастливыми, но они предназначались солдатам, а среди них было немало людей необразованных. Наполеон щедро сравнивал их с героями древности (хотя лишь очень немногие из них были знакомы с античным наследием), и, когда он величал солдат орлами или расписывал, как будут их чтить семья и соседи, он покорял их сердца, нередко – навсегда.

Речи Наполеона опираются в основном на древних, но в приведенных ниже словах можно узнать и речь Генриха V о Криспиновом дне у Шекспира: «Вы вернетесь тогда к своим очагам, и ваши сограждане будут говорить, указывая на вас: “Он был в Итальянской армии!”»{430} Поток похвал, обычно обрушиваемых им на солдат, резко контрастировал с язвительностью по отношению к генералам, послам, членам Государственного совета, министрам и даже членам собственной семьи (в частной переписке). «Суров к офицерам, – гласил его девиз, – но добр к солдатам»{431}.

Конечно, эффективная штабная работа помогала Наполеону «узнавать» ветеранов в строю, однако его память и в самом деле была феноменальной. Министр внутренних дел вспоминал: «Я представил ему троих депутатов из Вале, и он спросил одного из них о двух маленьких девочках. Депутат объяснил мне, что встретил Наполеона лишь однажды, в предгорьях Альп, когда тот направлялся к Маренго. “Затруднения с артиллерией вынудили его остановиться на минуту у моего дома, – прибавил депутат, – он приласкал двух моих дочек, сел на лошадь, и с тех пор я не видел его”»{432}.

С той встречи прошло десять лет.

Мир

Победить недостаточно. Нужно воспользоваться плодами своей победы.

Наполеон – Жозефу, ноябрь 1808 года

По моему мнению, французов не заботят свобода и равенство. У них всего одно чувство: чувство чести… Солдат требует славы, отличий, наград.

Наполеон – членам Государственного совета, апрель 1802 года

«Все ведет меня к мысли, что момент для заключения мира теперь выбираем мы и что мы должны его заключить, когда у нас появится шанс продиктовать условия, когда они окажутся приемлемыми», – писал Наполеон в Париж 8 апреля 1797 года{433}. Переговоры с «надменным и спесивым» венским двором начались 15 апреля. Маркиз де Галло, австрийский уполномоченный, потребовал официально объявить шатер для переговоров нейтральной территорией. Наполеон охотно согласился, объяснив Директории, что «эта нейтральная территория со всех сторон окружена французской армией и находится среди наших палаток»{434}. Когда Галло предложил признать Французскую республику, Наполеон заметил, что республика «не требует и не желает признания. Она уже как солнце на горизонте Европы: жаль тех, кто не желает этого видеть и извлечь из этого выгоду». Галло явно думал, что делает уступку, говоря, что Австрия признает республику «при том условии, что республика соблюдет тот же этикет, что и король Франции». По этому поводу Наполеон, представ образцовым республиканцем, заметил, что, поскольку французам «совершенно безразлично все, касающееся этикета, принятие этой статьи не важно»{435}.

Наполеон считал, что его позиции значительно укрепятся, как только Моро и Гош перейдут Рейн. «С тех пор как начали вести историю военных действий, – напомнил он Директории 16 апреля, – река никогда не считалась серьезной преградой. Если Моро пожелает перейти Рейн, он перейдет его… У рейнских армий в венах нет крови»{436}. «Если бы французские войска стояли на австрийской земле, – воскликнул он, – то мы сейчас были бы в состоянии продиктовать условия мира». В действительности Гош перешел Рейн 18 апреля (в день, когда был подписан предварительный договор), а еще через два дня это сделал и Моро – и тогда с большим сожалением узнали, что их соперник уже заключил мир и они должны остановить армии.

Столь же своевольно Наполеон действовал в отношении вероятной угрозы со стороны Венецианской республики – старинного города-государства, желавшего сохранить независимость, но не имевшего войска. 9 апреля Наполеон предложил дожу Лудовико Манина выбор между войной и миром. «Неужели вы думаете, – писал Наполеон, – что, удалившись вглубь Германии, я не имею власти заставить уважать солдат первого народа в мире?»{437} Хотя французы могли предъявить некоторые обоснованные претензии венецианцам, тяготевшим к Австрии, стремительно вооружавшимся и только что обстрелявшим в Адриатическом море французский фрегат, Наполеон, несомненно, пошел на обострение ситуации, через несколько дней отправив Жюно с письмом и требованием ответа в 24 часа. Обстановка сильно осложнилась 17 апреля, когда во владениях Венецианской республики, а именно в Вероне, явно не усвоившей уроки Павии, Бинаско и Модены, началось восстание и погибло 300–400 французов, большинство – раненые солдаты, лежавшие в городском госпитале.

«Я приму меры ко всем материковым землям венецианцев, – обещал Директории Наполеон, – и обрушу такие суровые кары, что они не забудут»{438}. По воспоминанию Бурьенна, Наполеон, узнав о восстании, сказал: «Будь спокоен, эти негодяи заплатят за все; дни их республики сочтены»{439}. В 2 часа 19 апреля 1797 года, в среду (официально договор датирован 18 апреля), Наполеон подписал Леобенские прелиминарии. То, что именно он, а не уполномоченный из Парижа провел переговоры и подписал документ, было важным в отношениях с Директорией знаком: чаша весов склонилась в его сторону. Окончательный франко-австрийский договор заключат в октябре близ селения Кампоформио, но и его подпишет Наполеон. По условиям Леобенского предварительного договора, Австрия уступала Франции Миланское и Моденское герцогства, а также Австрийские Нидерланды. Австрия признала «конституционные границы» Франции (которые, как полагали сами французы, проходили по Рейну), а Франция гарантировала целостность остальной империи Габсбургов. Согласно секретным статьям, австрийцы передавали