Против зерна: глубинная история древнейших государств - Джеймс С. Скотт

меньше труда, чем считалось ранее, а иногда такие проекты сопровождались ритуальными пиршествами после завершения строительства[166].

Вот три очевидные причины того, почему Месопотамия третьего тысячелетия не кажется нам столь же рабовладельческим обществом, как Афины или Рим: меньшая численность населения первых государственных образований, сравнительно меньшее число оставленных ими документальных источников и относительно небольшая контролируемая ими географическая зона. Афины и Рим были грозными морскими державами, которые импортировали рабов со всего известного на тот момент мира и привозили почти всех своих рабов из самых разных и самых дальних стран, не говорящих по-гречески или по-латыни. Этот социокультурный факт в значительной мере объясняет типичную ассоциацию государственных народов с цивилизацией, а безгосударственных – с варварством. Напротив, месопотамские города-государства захватывали пленников недалеко от дома, поэтому, видимо, они были культурно близки своим похитителям. Соответственно, можно предположить, что, если это дозволялось, рабы могли быстро ассимилироваться, восприняв культуру и нравы господ. Если речь шла о молодых женщинах и детях (обычно самых ценных пленниках), то смешанный брак или статус наложницы помогал забыть об их социальном происхождении через несколько поколений.

Происхождение военнопленных – осложняющий ситуацию фактор. Большинство исследований рабства в Месопотамии описывают пленников войны как тех, кто не говорил ни на аккадском, ни на шумерском. Однако войны между городами-государствами аллювиальных равнин были обыденностью того времени. Если на самом деле большинство пленников в Месопотамии были добычей межгородских войн, т. е. результатом обмена подданными из прежде независимых местных сообществ, то, учитывая их общую культуру, скорее всего, пленники без лишних слов и усилий превращались в подданных пленившего их города-государства, видимо, пропуская этап формального рабства. Чем больше культурные и лингвистические различия между рабами и господами, тем легче провести и поддерживать социальную и юридическую границу, которая задает жесткую социальную дифференциацию, характерную для рабовладельческих обществ. Так, в Афинах в V веке до н. э. существовал внушительный класс (более 10 % населения) метеков, название которых обычно переводится как «жители-чужеземцы». Они могли свободно жить и торговать в Афинах, имели обязательства (но не привилегии) граждан (например, должны были платить налоги и нести воинскую повинность), и значительную их часть составляли бывшие рабы. Конечно, если мы задаемся вопросом, действительно ли города-государства Месопотамии отчасти утоляли свою ненасытную жажду рабочей силы, поглощая военнопленных и беженцев из культурно схожих сообществ, и даем на этот вопрос положительный ответ, то тогда эти пленники и беженцы, видимо, становились не рабами, а особой категорией «подданных», а со временем полностью ассимилировались.

Как большинство западных потребителей сегодня никогда не окажется в тех условиях, в которых воспроизводятся материальные основания их жизни, так и греки в Афинах почти не замечали примерно половину рабского населения города-полиса, которая работала в карьерах, на шахтах, в лесах и на галерах. Государства Месопотамии в меньшей степени нуждались в мужской рабочей силе, чтобы добывать камень, медь для вооружений, древесину для строительства, на дрова и уголь. Все эти работы велись на большом расстоянии от поймы рек, поэтому были относительно незаметны для жителей центра, но не для государственных элит. Вероятно, феномен «экспансии Урука» – обнаружение культурных артефактов Урука на его периферии и в горах Загрос – отражает попытку создать или контролировать торговые пути для получения жизненно важных товаров, отсутствовавших на аллювиальной равнине[167]. Несомненно, рабов захватывали в этой зоне экспансии, но непонятно, считал ли Урук рабов и военнопленных главной добычей, взимал ли дань с покоренных народов в необходимых ему товарах или же в обмен на них торговал зерном, тканями и предметами роскоши. В любом случае принудительный труд применялся в непосредственной близости от Урука (видимо, это были переданные торговым партнерам субподряды), поэтому оставил столь мало или вообще не оставил о себе клинописных свидетельств.

И, наконец, во многих древних государствах широко использовались две формы общинного рабства, которые имеют семейное сходство с рабством, но не были зафиксированы в текстовых источниках так, чтобы мы считали их рабством. Первую форму можно назвать массовой депортацией в сочетании с принудительным общинным переселением. Лучшие описания этой практики оставило нам Новоассирийское царство (911–609 годы до н. э.), где она применялась в огромных масштабах. Хотя новоассирийское царство существовало намного позже, чем интересующий нас период, ряд ученых утверждают, что схожие формы закабаления использовались значительно раньше в Месопотамии, египетском Среднем Царстве и Хеттской империй[168].

В Новоассирийском царстве массовая депортация и принудительное переселение систематически применялись на покоренных территориях. Все их население вместе с домашним скотом перемещалось с периферии царства поближе к его центру, где принудительно расселялось, как правило, для занятий земледелием. Безусловно, как и в других войнах ради захвата рабов, часть пленников присваивалась частными лицами или превращалась в трудовые бригады, однако отличительной чертой депортаций и принудительного переселения было то, что большая часть захваченного сообщества сохранялась и перемещалась на поселение туда, где за его производственной деятельностью было легко следить и присваивать ее результаты. Здесь работал механизм концентрации рабочей силы и зернового производства в центре государства, но на «оптовом уровне» – целые аграрные сообщества начинали служить государству как готовые строительные модули. Даже принимая во внимание склонность придворных писцов к преувеличениям, следует признать беспрецедентные масштабы переселений, например более 200 тысяч вавилонян были переселены в центр Новоассирийского царства. Общее число депортаций просто ошеломляет[169], и они требовали работы специалистов: чиновники составляли скрупулезные описи захваченного населения (его собственности, навыков и скота) и должны были обеспечить его всем необходимым для перемещения на новое место жительства с минимальными потерями. Видимо, иногда пленников переселяли на земли, оставленные ранее подданными государства, что позволяет предположить, что массовые принудительные переселения были попыткой компенсировать массовый исход населения или его сокращение вследствие эпидемий. Многих пленников называли «сакнуту» – «пленник, призванный обжить землю».

Новоассирийская политика не была историческим новшеством. Хотя мы не знаем, насколько распространены были переселения в Месопотамии, на протяжении человеческой истории ими занимались все государства-завоеватели, особенно в Юго-Восточной Азии и Новом Свете. Для целей нашего исследования самое важное – что перемещенные сообщества необязательно упоминаются в исторических записях как рабы. После переселения, особенно если сообщество не слишком отличалось от основного населения в культурном отношении, оно могло превратиться в обычных подданных, со временем едва отличимых от прочих земледельцев государства. Некоторая путаница с трактовкой древних шумерских понятий, например «ерин», – следует переводить их как «подданный», «пленник войны», «военный поселенец» или просто «крестьянин», – видимо, обусловлена различиями типов подданных, которые отражали происхождение их «подданства».

Последний тип закабаления, который был исторически распространен, но также не упоминался в исторических записях как рабство, –