Против зерна: глубинная история древнейших государств - Джеймс С. Скотт

оседлого земледельческого сообщества, государство обладает всеми уязвимостями оседлых зерновых поселений. Как уже отмечалось ранее, оседлость не обретается раз и навсегда. За пять тысячелетий нерегулярных проявлений оседлости до возникновения государств (семь тысячелетий, если учитывать доаграрную оседлость в Японии и Украине) археологи обнаружили сотни поселений, которые создавались, забрасывались, возможно, переносились, а потом вновь были покинуты. Причины оставления поселений и их последующего возрождения, как правило, неясны, среди возможных факторов называют климатические изменения, истощение ресурсов, болезни, войны и миграцию в обильные пропитанием регионы. Общее сокращение числа скромных оседлых поселений, существовавших до 10500 года до н. э., скорее всего, обусловлено резким похолоданием позднего дриаса – ледниковым периодом. Внезапная и широкомасштабная гибель в 6000 году до н. э. культурного комплекса, связанного с оседлыми поселениями в долине реки Иордан и известного как докерамический неолит Б, объясняется разными причинами – климатическими изменениями, болезнями, истощением почв, сокращением водных ресурсов и демографическим давлением. Самое главное то, что, как подвид оседлых зерновых сообществ, государство было подвержено тем же рискам распада, что и они, и в то же время его хрупкость была обусловлена опасностями, специфичными для государства как политического образования.

Убеждение в хрупкости первых архаичных государств вполне единодушно, а в отношении причин этой хрупкости консенсуса не наблюдается, и имеющиеся малочисленные свидетельства вряд ли могут помочь. Роберт Адамс, обладающий непревзойденными знаниями по истории государств Древней Месопотамии, выражает некоторое удивление фактом существования Третьей династии Ура, в которой на протяжении столетия сменилось пять царей. Хотя это государство тоже распалось, оно поставило своего рода рекорд стабильности на фоне головокружительной скорости появления и исчезновения других царств. Адамс описывает цикл централизации ресурсов и следующий за ним неравномерный, но необратимый спад, который связывает с давлением децентрализации и «местной самодостаточности»[172]. Норман Йоффе, Патришиа Макэнани и Джордж Коугилл, намного глубже, чем другие авторы, переосмыслившие понятие «крушение/падение/крах», убеждены, что «концентрация власти в древних цивилизациях, как правило, была хрупка и недолговечна»[173]. Сайприан Брудбэнк, исследовавший государственные образования Месопотамии, Леванта и Средиземноморья в более общем смысле, пришел к тому же выводу, отметив их «запутанный паттерн основания и оставления, расширения и сжатия под давлением местных и более широких возможностей и невзгод»[174].

Что же означает «падение» в словосочетаниях «падение Третьей династии Ура» примерно в 2000 году до н. э., «падение Среднего царства Египта» в 2100 или «падение минойской дворцовой цивилизации» Крита в 1450 году? По крайней мере оно означает оставление и/или разрушение монументального дворцового комплекса, что обычно интерпретируется не как перераспределение населения, а как значительная или даже катастрофическая утрата социальной сложности. Если население остается, то, скорее всего, рассеивается по мелким поселениям и деревням[175]. Элиты высокого уровня исчезают, строительство монументальных зданий прекращается, заканчивается использование письменности в административных и религиозных целях, резко сокращается широкомасштабная торговля и перераспределение, специализированное ремесленное производство для элитного потребления и торговли уменьшается или прекращается. В совокупности эти изменения часто воспринимаются как прискорбный откат от цивилизации. Здесь важно подчеркнуть, что такие изменения необязательно означают сокращение регионального населения и ухудшение его здоровья, благополучия или питания – как мы увидим далее, напротив, они могут означать улучшения. И, наконец, «крах» центра государства влечет за собой скорее переформатирование и децентрализацию культуры, чем ее исчезновение или распад.

История понятия «крушение/падение/крах» и порождаемых им меланхоличных ассоциаций заслуживает внимательного изучения. Наши первоначальные сведения и удивление архаичными государствами проистекают из так называемого героического периода в археологии, случившегося в начале XX века, когда были обнаружены монументальные центры древнейших цивилизаций и начаты их раскопки. Помимо оправданного благоговения перед культурными, эстетическими и архитектурными достижениями первых цивилизаций, наметилась конкурентная борьба империй за присвоение их великих родословных и артефактов. Кроме того, благодаря школьным учебникам и музеям доминирующие стандартные изображения древних государств превратились в иконические: пирамиды и мумии Египта, афинский Парфенон, Ангкор Ват, гробницы воинов в Сиане. Соответственно, гибель этих археологических суперзвезд стала восприниматься как конец света. Но на самом деле речь идет лишь об утрате любимых объектов классической археологии – скоплений руин относительно редких централизованных государств вместе с их письменными источниками и предметами роскоши. Если мы вспомним метафору человеческой пирамиды, то речь идет лишь о внезапном исчезновении вершины конструкции, к которой было приковано все наше внимание.

Когда исчезает вершина, мы должны быть благодарны все увеличивающейся группе археологов, чье внимание было сосредоточено не на вершине, а на основании пирамиды и составляющих ее элементах. Накопленные ими знания о неустойчивых типах поселений, формах торговли и обмена, осадках и структуре почв, изменчивых сочетаниях хозяйственных стратегий позволяют увидеть намного больше, чем лишь бросающую вызов гравитации вершину пирамиды. Благодаря их сведениям мы можем понять возможные причины «крушений» и, что более важно, уточнить значение краха государства в каждом конкретном случае. Одна из главных идей этих ученых состоит в том, чтобы усматривать в, казалось бы, крахе лишь распад более крупных и более хрупких политических единиц на их более мелкие и более стабильные элементы. Хотя «крах» означает сокращение социальной сложности, небольшие ядра власти, например компактные небольшие поселения аллювиальных равнин, сохранялись намного дольше, чем мимолетные чудеса государственного управления, которые соединяли эти ядра в огромные царства или империи. Йоффе и Коугилл справедливо заимствовали у теоретика управления Герберта Саймона термин «модульность»: это состояние, в котором элементы, формирующие более крупное образование, в целом независимы и могут быть разделены – в терминологии Саймона это образование «практически разложимо на составные части»[176]. Соответственно, исчезновение венчающей пирамиду вершины необязательно влечет за собой хаос, не говоря уже о травме, для составляющих ее более долговечных и самодостаточных элементов. Вторя Йоффе и Коугиллу, Ханс Ниссен предостерегает нас от ошибочного восприятия «конца периода централизации как „крушения“, а периода, в течение которого прежде единая территория была разделена на более мелкие части, – как эпохи политической нестабильности»[177].

Ни оседлость, ни полностью от нее зависимое государственное строительство не были раз и навсегда обретенными. Были периоды – и весьма затяжные – когда исчезали крупные поселения, а оседлость сокращалась до собственной слабой тени в прошлом. Примерно с 1800 по 700 год до н. э. – на протяжении более чем тысячелетия – поселения Месопотамии занимали менее ¼ своей прежней территории, а городские поселения – лишь 14б. Такая ситуация наблюдалась по всему региону, поэтому ее нельзя объяснить локальными непредвиденными обстоятельствами, скажем, жестоким правителем, локальной войной или неурожаем конкретного злака. Столь широкомасштабное рассеяние населения говорит о крупных региональных факторах, таких как климатические колебания, вторжения скотоводов, серьезные сбои в торговле, медленное, но повсеместное