Смертию смерть поправ - Евгений Львович Шифферс

15.

Поворачивается мальчик, чтобы поцеловать отца в последний раз, видит СОДЕЯННОЕ им, кричит и закусывает костяшки пальцев.

16.

Старенький будильник в полутемной комнате на стуле не испугался, а по-прежнему тикает себе свое, меряет меру. Рядом на стуле пузырьки с лекарствами, пепельница, спички, сигареты, книжка с закладкой. Все это лежит спокойно в долгой неподвижности, и полутьма, и эта полутемная неподвижность, и неподвижное в одинаковости тиканье часов, и неподвижный тонкий луч сквозь дырку в занавеске, и неподвижная пыль в этом луче, — вся эта неподвижность хочет успокоить, хочет забыть зыбкость и текучесть желтого песка, когда по нему бежит от погони, белизну и желтую пустоту мертвого отца, белизну и одинокость собственного детства.

17.

Хочет успокоить сердце этого старого человека, который молчал в полутемной неподвижности комнаты, а сейчас сидит в постели, придавив пальцами надбровье. Седая голова, хорошо и чисто постриженные ногти сухой коричневой руки, не слабой, горячей и живой. Неяркая фланелевая пижама.

Он сидит так долго, а потом проводит рукой вниз, сильно стирая, убирая ночь и сны с лица, закусывает знакомо согнутую костяшку указательного пальца.

Потом машинальным движением рука ищет и находит сигареты и спички, и спичка дрожит неярко. Курит СТАРИК жадно и медленно, знает, какая тоска бывает без курева, теперь вот почти мистически соблюдает весь ритуал.

18.

Дым, синеватый, ласкаясь ползет по морщинистым щекам, залетает во все рытвины и дороги, и там затихает, это похоже на уже виденное в его сне, стало быть, они сдружились, дым и человек, и пронесли эту близость в пути, сами не догадываясь об этом, а может быть, просто зная это про себя, и не говоря иным.

Дым не хочет отходить от человека, и СТАРИК гонит его погулять по комнате сильным выдыхом, смотрит, как тот, сизый и легкий, бежит в знакомые и любимые уголки, где спит и молчит ДОЛГАЯ НЕПОДВИЖНОСТЬ.

19.

Молчат книги по стенам, молчат пузырьки из-под нитроглицерина, чисто вымытые, блестящие и живые, они сгрудились в авоське, которая висит на крючке, рядом с пальто и шапкой, на двери.

20.

Долго и неподвижно старое кресло, с лысинами кожи на сиденьи и подлокотниках, в изголовьи, оно греется, щурится, по-стариковски, радо, что солнечный луч, который иглой влезает в дырку занавески, всегда (и первым делом) навестит его стариковскую НЕПОДВИЖНОСТЬ.

30.

Старые, древние занавески, которые разрешили себя продырявить соседской девчонке, никогда не требовали от хозяина починки, потому что видели, ЗНАЛИ, что СТАРИКУ нравится смотреть, как лезет день сквозь дырки в его окно. Они, занавески, шуршат и посмеиваются над СТАРИКОМ, когда он встает и подходит к окну, устраиваясь так, чтобы лучи попадали ему на нос и глаза, именно на нос и глаз, который он щурит, долго и тихо.

31.

Вот и сейчас они молча и неподвижно давятся от смеха, глядя на СТАРИКА, который сегодня проделал этот фокус, эдакие веселые старушки, шутницы, да и только. Вот и сейчас будут старушки цепляться кольцами за палку, чтобы СТАРИК поворчал, открывая занавески, подергал их посильнее, а им этого только и надо, они уж и сильно рады.

32.

Двор посмотрит старику в окно, и СТАРИК посмотрит во двор: они знают друг друга лет пятьдесят, эти стены и СТАРИК, раньше они не молчали друг с другом, теперь вот поняли эту науку молчания и долгой неподвижности, и смотрят по утрам друг на друга, смотрят и молчат, что живы.

СТАРИК не спешит открыть форточку, высокую фортку добрых старых квартир, со шнуром, много раз надвязанным к рукоятке. Он не спешит, потому что знает, как ворвется сейчас голос двора в его тишину, как надо будет жить следующий день. Но вот открыл. И двор крикнул ему что-то.

33.

СТАРИК постоял у стола, где старая пишущая машинка ждет неоконченной страницей. СТАРИК прикрыл ладошкой зайчик, который сидел на клавишах, и сразу выпрыгнул из плена на руку. СТАРИК опять подкрадывается к нему рукой, опять накрывает его ладонью, а тот опять уселся сразу сверху и застыл, грея, лаская старика. Эта работа как раз для меня, ловить вот таких зайчиков, улыбнулся СТАРИК и провел доброй рукой по теплому металлу машинки.

34.

Вдох — глубокий, вдох-выдох — долгий, неподвижный, выдох-вдох — глубокий вдох-выдох — долгий неподвижный выдох — руки вверх — в стороны — вниз — руки вверх — в стороны — вниз — это называется физическая зарядка, и говорят, она очень полезна. СТАРИК любит делать зарядку, но не потому, что она полезна, тут у него есть основания посомневаться, нет, СТАРИКУ просто нравится этот иронический ритм, и эти странные движения руками — руки вверх — сдаюсь — ой, сдаюсь — руки в сторону — ей-богу, не знаю — руки вниз — слушаюсь — слушаюсь.

А какое это удовольствие приседать на два счета вниз, точно не зная, сумеешь ли подняться. Раз-два-раз-два-два. Раз.

35.

Если посмотреть на кухонные столы, то можно с уверенностью сказать, что здесь живут две семьи, а разноцветные трусишки и майки на бельевой веревке кричат, что их хозяйка мала и весела, чистые, белые и в ряпушку эмалевые разновидности, на белой доске над белым столом, говорят об несколько наивном, но явно современном вкусе хозяев и об их явном достатке.

36.

СТАРИК подошел к другому столику старому военной московской поры. СТАРИК элегантен. Светлая рубашка и рукава завернуты хорошо, лихо, только на два оборота манжет. Галстук естественно, немного ослаблен, ворот расстегнут. Он потрогал трусики и майки, и некоторые снял, чтобы не пересыхали, да и не болтались пестротой над головой, положил аккуратной стопкой на белый соседский стол.

37.

Старую заварку он вылил. Долго моет чайник холодной водой, потом сыпет из старой пузатой чайницы, вытертого временем китайца, большую горсть чая. Ставит все это на газ, варит чай по-английски.

38.

Заходит в ванную, и оттуда слышен шум электробритвы. Жужжит бритва, стоит на газовой плите чайник, покачивается пузатый китаец-чайник. Висят на длинной-длинной бельевой веревке детские добрые пустяки.

Долгое неподвижное одиночество.

39.

Он пьет крепкий чай с лимоном из старого толстого стакана. На черном, когда-то серебряном подносе масленка, сыр под стеклянной крышечкой с куском сахара, чтобы не засыхал. Ложка в стакане, он пьет, прижав ее указательным пальцем, просматривает газету.

Сидит некоторое время, бездумно опустив руку с газетой вниз и глядя перед собой.

Потом составляет все аккуратно на подносе и прикрывает газетой, которую