Песнь Серебряного моря - Надежда Черпинская

А.Ахматова

Дни пролетали незаметно, таяли, как первые хрупкие снежинки, так быстро, стремительно и мимолётно.

Но Литей был рад этим дням. Он давно перестал пытаться уловить движение времени в зачарованном мире Элдинэ. Лес эльфов по-прежнему серебрился туманом и зеленел листвой, но Дарген догадывался, что осень уже оборвала одеяние с деревьев вокруг Эльфийской Долины.

Он с тревогой ожидал возвращения своей госпожи, но пребывание в Княжестве эльфов ему не было в тягость. Ведь здесь были его друзья. Литею нравилось неторопливое движение здешней жизни, вечерние песни, беседы с Великим князем, и, конечно же, улыбка Экталаны.

Она наполняла смыслом его жизнь, она наполняла бесконечным счастьем его сердце. Он даже не мечтал о том, что когда-нибудь станет ей больше чем другом. Может быть, это слова Сальяды вернули ясность его мыслям, а может, сам он понял, что Экталана навсегда останется лишь сладкой серебряной грёзой, звездой в небе, в свете которой он купался, как в струях чистой воды. И так приятно было просто любить и не думать о будущем, просто видеть каждый день её улыбку, и уже от этого чувствовать себя бесконечно счастливым.

Но только улыбка сияла на безупречном личике Экталаны всё реже, и тогда безграничное счастье в душе Литея сменялось безграничной тревогой.

О, как он хотел помочь ей, как хотел быть всесильным, чтобы защитить свою эльфийскую княжну от любой беды, которую уготовит ей судьба! Но он не мог даже понять её печаль, её тоску – нечеловеческую, неземную скорбь.

– Что ты видишь, Экталана? – осмелился он спросить однажды, когда взгляд её в очередной раз потерялся где-то за гранью мира, и слёзы заблестели в глубоких, как море, глазах.

– Ненависть, – тихо ответила девушка. – Она – как тьма, как чёрная стая воронья, накрыла собой все земли. Она уже поглотила Ринайград. И подбирается всё ближе. А может, это и есть вороньё? Птицы чувствуют – скоро им будет, чем поживиться. Вот и собираются в одну большую чёрную тучу… Всё больше, больше и больше!

– Ты сказала – Ринайград? – встревожился Литей. – Что там? Что ты видишь?

– Тьму, – повторила Экталана и больше не добавила ничего.

***

Что касается Лигерэль, то всё вышло так, как она и сказала. Друзьями они, безусловно, не стали, но больше Сальяда не плевалась ядовитой слюной в сторону принца, не отсаживалась подальше, когда он вечером присоединялся к их компании, а порой и говорила с ним, как со многими другими.

А когда однажды Литей по общей просьбе исполнил древний гимн Остенграда, Лигерэль пришла в такой щенячий восторг, что упросила Даргена помочь ей выучить слова.

И с тех пор по вечерам они часто запевали в два звонких голоса, тревожа покой засыпающих птиц:

Мы орлиною ста-а-ей

Слетали на землю с небес…

И был повержен враг!

Мы бились храбро, как волки…

А ещё как-то вечером в пылу спора Сазарэль воскликнула:

– Все Динэ – одинаковые! Все они подлые, тупые и жестокие. Не только мужчины, но и женщины, и дети у них такие!

И тогда Сальяда сказала:

– Я тебе уже говорила, подруга, чтоб ты следила за своими речами. Глупо всех равнять под одну гребёнку! Немало подлецов в жизни я видела, да только думаю, и среди людей есть те, кому не чужда совесть. Вот, к примеру, королева Мара – она ведь человек, но её все уважают, все: и люди, и эльфы Лейндейла, и у нас на Западе её чтят. Герои – всегда герои! Лично я уже отыскала среди Динэ, по крайней мере, одного достойного. В нём отваги и благородства не меньше чем в эльфе, а, может, даже и больше. Наверняка больше!

– Ну и ну! – присвистнула, усмехнувшись, белокурая Сазарэль. – Вот это ты речь задвинула, подружка! Я и сама предполагала, что Литей, в общем-то, славный малый, но про благородство эльфийское – это ты перестаралась!

– Хочешь возразить? – холодно поинтересовалась Сальяда, и зелёные глаза полыхнули хищным звериным огнём.

– Нет, – пожала плечами Сазарэль.

А Литей отвернулся, чтобы скрыть так и просившуюся на лицо улыбку. Душа его ликовала, торжествуя победу.

***

И всё-таки тень тревоги лежала на всём, что происходило в Элтлантисе. Казалось, эльфы изо всех сил старались вести себя как обычно и делать вид, что ничего не происходит, но как раз это и было непривычно. Чем больше усилий они прикладывали для сохранения старого порядка жизни, тем яснее становилось, что мир уже изменился неотвратимо.

И в тот день, ставший началом конца…

Хотя, наверное, всё началось гораздо раньше… наверняка, раньше. Пожалуй, даже до приезда Литея в Элтлантис.

Итак, в тот самый день, сидя в своём шатре, Дарген Литей услышал громкий топот и лошадиное ржание. Он выскочил наружу, и едва не угодил под копыта вставшего на дыбы Мраго.

– Зарди[1]! – вскрикнула Лигерэль. – Нэрэди, Мраго![2]

Ей, наконец, удалось приструнить вороную бестию, но конь по-прежнему беспокойно переступал, готовый вновь пуститься вскачь.

– Литей, ты почему ещё здесь? – воскликнула Сальяда, вопреки всем доводам разума – ведь если она примчалась сюда, значит, надеялась его застать. – Кланко![3] Беги ко Дворцу! Ну-у-у! Кланко, кланко! Торопись!

– Что случилось-то? – растерялся Литей.

– Твоя госпожа вернулась! – крикнула Соколица, уже готовая умчаться прочь.

– Что? Быть не может! – не поверил принц.

– Говорю тебе! Я сама видела. Она едет к Белому Дворцу. Вместе с королём и мужем вернулась. Так что поторопись!

– Что же Гларистар мне ничего не сказал? – Литей топнул от досады.

–Не мог он. Гларистар с Фангиром их встречают. Всё, беги, встречай! – эльфийка ударила Мраго по бокам, подгоняя, хотя этого и не требовалось. – Хэй, хэй, Мраго, кланко, мэйло![4]

Мраго, чёрный как ворон, стрелой мелькнул меж серебряных стволов и растворился в тумане, словно он и впрямь был из тех речных лошадей.

Литей ещё секунду стоял растерянно, не понимая, что делать. Потом до него окончательно дошёл смысл слов Сальяды, и он бросился со всех ног к Белому Дворцу.

***

Когда запыхавшийся Литей примчался на место, здесь уже толпилось немало представителей любопытного народа Элдинэ. Он заметил в стороне Великого князя и Экталану, но добраться до них не успел.

Гам встревоженных голосов внезапно смолк, и в наступившей тишине Литей услыхал звук, который его насторожил, если не сказать больше.

Это был цокот копыт – множества копыт,