Немец - Юрий Костин

Жандармы отобрали отпускное свидетельство у несчастного и порвали его на мелкие кусочки. Что случилось дальше, Отто и Ральф не видели — подошла их очередь ставить отметку в отпускных документах.

Им пришлось провести в Недригайлове еще два дня. Не всем отпускникам хватило места в поездах, потому что в первую очередь в глубокий тыл отправляли раненых. Наконец, они разместились в настоящем пассажирском вагоне. Несмотря на тесноту, ехать было весело. Всю дорогу стоял невообразимый шум.

Ральфу повезло — ему досталось местечко у окна. Рядом дремал Отто. Напротив сидел чрезвычайно разговорчивый пехотный ефрейтор. Ему покоя не давала тема вероломства русских, о чем он готов был рассуждать сутками. Окружающие, находившиеся в благодушном, отпускном, настроении, равнодушно внимали возмущенному басу попутчика:

—Ведь как такое получается?— вопрошал он.— Если мы договорились с русскими, что нам нужен коридор через их территорию в Иран, то почему бы нас не пропустить? Так они ведь привели свои войска в боевую готовность и ждали у границы момента, чтобы напасть на нас! Нет, черт побери, они не понимают другого языка, кроме языка силы. Говорят, Сталин готовил вторжение в Польшу на конец июня 1941 года, а мы упредили его на каких-то восемь дней. А я думаю, он пропустил бы наши войска, якобы к иранской нефти, а сам ударил бы нам в тыл. И многие из нас сейчас не ехали бы в отпуск.

Отто наклонился к Ральфу и прошептал:

—Слушай, по-моему, нам выдали синтетические носки. Мы почти не ходили сегодня, а ноги горят, будто кто уголь в сапоги подбросил.

—Мне носки не выдали вообще, да я и не спрашивал. Хватило портянок. Накрутил на ноги и — порядок. Так, кстати, делают абсолютно все русские. Недаром отец мне говорил: «Главный враг солдата — носки, а не осколки». Так что я этого «врага» избегаю. Очень удобно. Сапоги на портянках плотно так сидят. И, главное, любую ткань можно использовать, по вкусу. Хочешь научу?

—Не знаю. Ну, научи… Портянки, конечно, много кто носит. У нас хоть есть выбор, что носить. А иваны, кстати, носки с наших убитых стаскивают, потому что своих нет. Хотя и у них можно позаимствовать всякие там первобытные штуки…

—Ага, valyenki, например, что там еще?

—Шапки меховые, штаны ватные.

—Да уж, нам бы все это сразу иметь, может не отошли бы к Смоленску в декабре.

—Точно. Генерал Мороз, будь он неладен, воюет по своим правилам. Но нам с тобой, кстати, повезло. Отсиделись в деревне у печи.

—Не скажи, Отто… А Зигфрид?

—Да, Зигфриду не повезло.

—Не успеешь оглянуться — и ты в компании неудачников. На войне счастье изменчиво.

—Ральф, мы едем домой, думай об этом,— Отто мечтательно потянулся.— Домой! Ты понимаешь? Вдумайся, старик, до-мой!

Ральфу не верилось, что не пройдет и двух суток, как он вновь окажется в Ландсхуте. То, о чем мечтал, стоя на посту, на краю нищей русской деревеньки, то, что, казалось, навсегда уходило из его жизни, когда он падал после удара ножом, скоро станет реальностью.

«Господи, благодарю тебя,— молился про себя Ральф,— и возблагодарю тебя во сто крат сильней, если ты все-таки доставишь меня до дома».

—Отто, поехали к моим родителям, а? Хотя бы на денек. Тебе понравится, вот увидишь. Я тебя с Анной познакомлю.

—Так, Ральф, это уже интересно. Ну-ка, приятель, расскажи мне про Анну. Хочу знать про Анну! Все лучше, чем слушать ефрейтора, который помешался на чтении «Фолькишер беобахтер».

—…А какие у нас готовят вайсвюрсты! Ты даже не представляешь себе, как это вкусно.

—Ну конечно, откуда мне знать, я ведь из Штутгарта, у нас и в помине колбасок никогда не было… Ральф, о чем ты говоришь? Ты когда-нибудь пробовал наши штуттгартские братвюрсты? Нет? Так и не говори… Впрочем, не увиливай от более приятного разговора. Давай поговорим про твою Анну. Итак…

Отто попытался изобразить подобострастное внимание.

—А что Анна… просто соседка моя. Отто, я бы сначала наелся вдоволь, причем, нормальной еды, пива бы выпил, а после уже подумал о чем-то другом, честное слово… К тому же, пока война не кончится, настоящий солдат не должен, не имеет права забивать голову всякой чепухой…

—Ну, уж нет, так не пойдет, дорогой товарищ. Давай-ка выкладывай, было у тебя что-нибудь с ней или нет? И только с подробностями, старина, с подробностями. Я жду!

Друзья еще долго шутливо препирались. Ральф упорно отказывался посвящать Отто в детали своих взаимоотношений с соседкой. Да и, сказать по правде, особо не о чем было рассказывать. Еще в школе они с ней пытались поиграть во взрослых, но у Ральфа тогда ничего не получилось… А потом только целовались.

Но Отто наседал. Пока они соревновались в остроумии, кто-то из соседей пустил по кругу флягу с чрезвычайно ароматным австрийским шнапсом, настоенном на яблоках. Друзьям тоже досталось по глотку, и тепло доброго крепкого напитка разлилось по телу, неся с собой детское счастье предвкушения долгожданного подарка.

Мюллеру захотелось петь. И не ему одному. Всю ночь напролет из вагонов поезда, уносящего германских военных все дальше на запад, доносились мелодии песен, которые, накладываясь друг на друга, сливались с гудками паровоза. Это была чудовищная какофония, но для солдат не существовало тогда желанней той музыки, потому что с каждым звуком ее, с каждым стуком колес к ним приближалась их земля, родной дом. И все дальше и дальше уносил их поезд от страшной восточной страны, от чужих домов, сгоревших, разрушенных, оставленных бежавшими хозяевами, которые принадлежали к суровому и чуждому немцам народу.

Вот бы больше не возвращаться в этот ад?!

Утром поезд остановился на неизвестном полустанке. По вагонам объявили, что стоянка продлится около получаса. Совсем юного застенчивого солдата по имени Доминик Айнцель отправили искать курево. Солдат соскочил на платформу и побежал к небольшой деревянной будке, у которой толпились местные жители с нехитрыми товарами на продажу. Перекинувшись парой слов и обменявшись жестами с торговцами, Айнцель скрылся за цистернами, стоящими на запасном пути.

Вдруг через пять минут поезд тронулся и стал быстро набирать ход. Солдатик не возвращался.

—Ах, черт, куда же он делся,— Ральф с досадой вглядывался вдаль, туда, где остались цистерны и станционная будка.— Вот беда…

—Да, нелепая ситуация,— вздохнул Отто.— Бедный парень. Теперь его могут отправить обратно в часть.

—Если только он не угодил в еще более скверную историю.

В вагоне долго и с сочувствием обсуждали судьбу Доминика Айнцеля. Но, по большому счету, вряд ли кто жалел бедного парня. Счастливый человек не менее эгоистичен, чем несчастный. Просто счастливому легче скрывать свое безразличие к чужой судьбе. Едущие в поезде солдаты были счастливы.

Но Ральф ничего не мог с собой поделать — ему до слез было жаль пропавшего солдата, еще совсем мальчишку. Настроение ухудшилось. Он сидел, прислонившись к окну, и отсутствующим взглядом обозревал проносящийся за стеклом однообразный пейзаж: поля, леса, потом опять поле, снова лес, небольшой мост через речку, и вновь — поля, поля… Скоро все это кончится. Он приедет домой и скажет: «Мама, здравствуй, твой Ральф приехал в отпуск». А потом пройдет пять дней, и поезд помчит его обратно на Восток. Умирать? Не исключено.