Беспокойное лето 1927 - Билл Брайсон

Морроу и Кулидж дружили еще со школьных лет по Амхерсту. Морроу был, пожалуй, одним из немногих, кто в те годы верил в будущее величие Калвина Кулиджа. В 1920 году он основал комитет для выдвижения Кулиджа в президенты, который тогда был губернатором Массачусетса. В итоге Республиканская партия выбрала более харизматичного Уоррена Г. Гардинга, но постом вице-президента Кулидж во многом обязан именно закулисной поддержке Морроу. Благодарности Морроу так и не дождался. Когда через три года Гардинг скончался и президентом стал Кулидж, все ожидали, что он назначит Морроу государственным секретарем или министром финансов. Но до 1925 года Кулидж вообще не назначал Морроу на какой бы то ни было пост, а потом, словно чтобы отделаться, поставил его во главе комиссии по разработке правил безопасности коммерческой авиации.

Сейчас же ему предложили отправиться послом в Мексику – еще одно сомнительное предложение, поскольку в Мексике после революции были чрезвычайно сильны антиамериканские настроения. По всей стране рыскали бандиты, убивавшие иностранцев. Но Морроу ответил согласием.

Утро 11 июня – в тот самый «День Линдберга» – выдалось жарким и ясным. Лайнер «Мемфис» подошел к причалу Вашингтонской верфи в сопровождении четырех эсминцев, восьмидесяти восьми самолетов, двух гигантских дирижаблей (один из них был «Лос-Анджелес», последней задачей которого было прочесывать Северную Атлантику в поисках следов Нунжессера и Коли) и множества частных судов, которые из-за своих непредсказуемых маневров вносили в мероприятие элемент неожиданности и хаоса. На берегу царила праздничная атмосфера; играли оркестры, а толпа издавала радостные крики. Среди встречавших была и миссис Линдберг, но, к удивлению многих, отсутствовал президент. Сказать по правде, Калвин Кулидж не испытывал симпатии к морским мероприятиям и даже опасался их. Незадолго до этого он должен был осматривать военно-морской флот США с мостика президентской яхты «Мэйфлауэр» в Хэмптон-Роудсе, но еще до того, как яхта пришла в движение, президента охватил приступ морской болезни. Он отказался облачаться в униформу военно-морского флота, что было нарушением регламента и оскорблением флота. Всего через двадцать минут он спустился в каюту и завершил обзор, сидя в кресле перед иллюминатором. Линдберга же он предпочел дожидаться в городе.

Миссис Линдберг доставили на борт судна, и она встретилась с Чарльзом с глазу на глаз в каюте капитана. Затем оба вышли на палубу. Чарльз в синем костюме выглядел отдохнувшим после недели, проведенной в море. Толпа встретила его оглушительными воплями восхищения, и тут же был произведен салют из двадцати одного орудия – обычно такой чести удостаивались только главы государств. По всему городу загудели фабричные гудки и зазвенели церковные колокола.

Посреди всего этого гама радиокомментатор по имени Грэм Макнейми продолжал свою размеренную речь. Макнейми и сам был исторической личностью. Его речь передавали пятьдесят станций по всей стране, принадлежавшие недавно образованной Национальной широковещательной компании (National Broadcasting Company, NBC) – первой радиосети Америки (да и всего мира). Телефонные кабели компании AT&T длиной в двенадцать тысяч миль передавали сообщения с одного побережья США до другого. Утверждалось, что включены были почти все радиоприемники, какие только имелись в стране. Ни один человек в истории еще не обращался к такому количеству людей одновременно, как Грэм Макнейми.

Голос Макнейми стал самым популярным и узнаваемым голосом Америки по чистой случайности. Он, как и Линдберг, родился и вырос в Миннесоте и поехал в Нью-Йорк, желая стать оперным певцом. В 1923 году он проходил по Бродвею мимо студии радиостанции WEAF. Вспомнив о том, что радиостанции иногда устраивают прослушивание, он спросил, нельзя ли ему показаться кому-нибудь из начальства. Его принял руководитель радиостанции Сэмюэл Л. Росс, которому голос Макнейми – теплый и ясный – показался идеальным для радио, и он нанял его в качестве диктора, сообщавшего программу передач и читавшего новости; иногда ему случалось даже петь. Осенью того же года WEAF получила права на освещение матчей в рамках «Мировой серии» между «Янкиз» и «Джайентс». Тогда радиослушатели впервые получили возможность следить за бейсбольной игрой такого уровня в прямом эфире. Главным комментатором был назначен У. О. Макгихан из компании Tribune, а Макнейми должен был ему помогать. Оказалось, что Макгихан не обладает талантом к комментированию. Он говорил все время ровным и скучным тоном, а во время пауз в игре замолкал и не делал никаких попыток оживить рассказ. Во время четвертого иннинга третьего матча он сказал, что больше не хочет работать, и ушел. У Макнейми не оставалось выбора, кроме как продолжить освещать игру самому, что для него было довольно непростой задачей, поскольку он не особенно разбирался в профессиональном бейсболе.

Но он был прирожденным комментатором. Он описывал болельщиков, погоду и гул возбужденных голосов на стадионе; он находил в толпе знаменитостей и описывал, как они одеты. Он делился своими ощущениями с радиослушателями, как будто они были его старые знакомые. Слушателям нравились его трансляции, хотя он не всегда понимал, что происходит на поле. Спортивный комментатор и журналист Ринг Ларднер однажды написал: «Не знаю даже, какую описывать игру – ту, которую я сам видел сегодня, или ту, о которой услышал от Грэма Макнейми, когда сидел рядом с ним на “Поло-Граундс”». Вскоре Макнейми стал самым узнаваемым голосом Америки, комментировавшим не только игры «Мировой серии», но и все другие сколько-нибудь значащие события, такие как чемпионаты, политические съезды, Кубок Роуза и возвращение Чарльза Линдберга.

Во многих отношениях День Линдберга в Вашингтоне стал днем взросления радио. Сейчас трудно представить, какой новинкой было радио в 1920-х годах. Его воспринимали, как чудо. Ко времени полета Линдберга на покупку радиоприемников американцы тратили до одной трети всех денег, которые они расходовали на предметы домашнего обихода. Повсюду, как грибы, возникали радиостанции. За один день 1922 года число радиостанций в США увеличилось с 28 до 570. Основать радиостанцию мог кто угодно. Своя радиостанция была у птицефермы «Нашог» в Нью-Лебаноне, штат Огайо, как и у многих универмагов, банков, магазинов скобяных товаров, церквей, газет и школ. Но даже на крупных станциях постановки и передачи были, по сути, любительскими. Когда Норман Брокеншир, диктор WHN в Нью-Йорке, не знал, чем заполнить паузу, он говорил: «Дамы и господа, а теперь послушайте звуки города Нью-Йорк!» и высовывал руку с микрофоном из окна.

Новые технологии привлекали далеко не всех. Многие верили, что невидимые волны, витающие в воздухе, могут представлять опасность. Согласно одному слуху, радиоволны служили причиной гибели птиц, которые падали на землю и разбивались. Но в целом люди воспринимали радио с энтузиазмом. Возможность сидеть в комнате и слышать, что происходит сейчас в каком-нибудь далеком месте, казалась сродни телепортации. Когда авторы рекламы писали: «Радио преодолевает время и пространство!», они не столько преувеличивали, сколько констатировали факт. Для многих радиопередача о возвращении Линдберга в Америку стала почти таким же грандиозным событием, как и само возвращение.

«Вот он идет, этот парень! – воскликнул Макнейми, когда Линдберг показался на борту «Мемфиса». – Сейчас он стоит спокойно, как будто бы ничего не случилось… Выглядит весьма серьезным и ужасно привлекательным. Чертовски приятный парень!» Около тридцати миллионов радиослушателей, затаив дыхание, вслушивались в эти слова. По щекам самого Макнейми текли слезы, но они этого не видели.