Древняя Русь. Эпоха междоусобиц. От Ярославичей до Всеволода Большое Гнездо - Сергей Цветков

Некоторые, по виду христианские, добродетели Мономаха имели своим источником не одни только евангельские заповеди, но также и формально схожие с ними языческие традиции, глубоко укоренившиеся в древнерусском быту. Щедрая раздача Владимиром милостыни, конечно, бросалась в глаза, особенно в сравнении со скаредностью Святополка, в связи с чем митрополит Никифор, как и летописцы, не преминул похвалить его за то, что он не собирает сокровищ на земле: «Знаю, что с тех пор, как родился и укрепился в тебе ум, с того возраста, когда стало возможно заниматься благотворительностью, то руки твои, по Божьей благодати, ко всем простираются и никогда не было [тобой] спрятано сокровище, никогда ты не считал ни золота, ни серебра, но, все раздавая, черпал обеими руками и доселе». Между тем в рамках дружинных отношений щедрость издавна считалась одной из первейших доблестей вождя, не имевшей, естественно, никакой связи с душевным спасением354.

Нелишне также заметить, что кое-что из приписываемого Мономаху его панегиристами вообще не может быть поставлено ему в личную заслугу. Так, Никифор в другом месте восхваляет простоту княжеского обихода, видя в этом проявление христианского смирения: «Что надо говорить к такому князю, который больше спит на земле и избегает домов и отказывается от ношения светлых одежд и, ходя по лесам, носит сиротскую одежду и, по нужде входя в город, ради власти, одевается в одежду властителя!» Однако здесь его устами говорит византийский царедворец, привыкший к строгому придворному церемониалу и пышным одеждам императора и вельмож. Между тем в постоянном ношении Мономахом простого платья нет ни грана христианской аскетики. Большую часть своей долгой жизни он провел в дороге. За ним числилось 83 только «великих пути» (больших, далеких походов или мирных разъездов в разные концы Руси), а «меньших и не упомню», признается он в «Поучении», впрочем не забыв упомянуть еще около ста своих однодневных перегонов из Переяславля в Чернигов (около 140 километров), пришедшихся на время княжения там его отца Всеволода. А ведь помимо этих бесконечных перемещений «по казенной надобности» были еще и бесчисленные звериные «ловы» в лесных «пущах» княжьих охотничьих угодий, во время которых, пишет Мономах, «два тура метали меня рогами вместе с конем, олень меня бодал, а из двух лосей один ногами топтал, другой рогами бодал; вепрь мне на бедре меч оторвал, медведь мне у колена потник укусил, лютый зверь [волк?] вскочил мне на бедра и коня со мною опрокинул… И с коня много падал, голову себе дважды разбивал и руки и ноги свои повреждал…»355. Так до ношения ли тут «светлых одежд» княжеских?!

«Поучение» Мономаха вообще предоставляет незаменимый материал для соблюдения равновесия между литературным образом «чюдного князя» и его подлинным нравственным обликом. Заглянув туда, мы не обнаружим ни эпического героя, ни выдающегося подвижника христианского благочестия. Автор сам не становится в героическую позу и не призывает других к чему-то непосильному. Наоборот, по страницам «Поучения» повсюду разлиты снисходительность, терпимость, компромисс. Если Мономах и берет на себя смелость иной раз указать на собственный пример, то именно потому, что поступки его никогда не выходят за пределы среднего и типического, повторить их по плечу любому человеку. Недаром он адресуется не только к своим детям, но и ко всякому, кто «примет» написанное «в сердце свое», дабы «тако же и тружатися». Впрочем, если следовать всем его наставлениям покажется читателям чересчур обременительным, то и это не беда – «аще не всего приимете, то половину».

Предполагаемый читатель Мономаха, разумеется, не простолюдин, не купец, не тот, кто добывает себе пропитание мирными занятиями. Это – князь, княжич или вообще благородный «муж», проводящий дни верхом на коне. К нему и обращается Мономах с ворохом житейских, бытовых, религиозных и политических советов и наставлений. Для такого человека жизнь – это не работа, а «труд», «мужьское дело», связанное с войной, управлением и специфическими развлечениями, вроде охоты на диких зверей, дело, которое надо «творить», не боясь смерти «ни от рати, ни от звери», ибо «никто же вас не можеть вредитися и убити, понеже не буде от Бога повелено». Для того чтобы достойно «тружатися» на этом поприще, нужно всего-то одно – победить в себе леность, мать всех пороков. Ведь, поддавшись ей, «кто что умееть, то забудеть, а чего не умееть, а тому ся не учить». А надо наоборот: «Что умеючи, того не забывайте доброго, а чего не умеючи, а тому ся учите». Князю и «мужу» все подобает делать самому, за всем приглядывать хозяйским оком: в «дому своем» и «на войну вышед» – «не ленитися», не полагаться «на тивуна, ни на отрока», ни «на посадницы», ни «на биричи» (тогдашние глашатаи и судебные исполнители), ни «на воеводы». Тут Мономаху не в чем себя упрекнуть: все, что надлежало делать другим, «то сам есмь створил, дела на войне и на ловех, ночь и день, на зною и на зиме, не дая собе упокоя»; и на княжьем дворе все «сам творил что было надобе, весь наряд и в дому своем… и в ловчих ловчий наряд сам есмь держал, и в конюсех, и о соколех и о ястребех»; и «церковнаго наряда и службы сам есмь призирал». (Митрополиту Никифору, впрочем, казалось, что князь, будучи не в силах усмотреть за всем лично, чересчур полагается на мнения своих слуг: «Кажется мне, что поскольку ты не в состоянии сам видеть все очами своими, то от служащих орудием тебе и приносящих тебе слухи, иногда наносится вред душе твоей. и так как слух открыт, то… через него входит в тебя стрела».)

Особая забота – добрая слава, хорошая репутация. Основа основ здесь оглядка на людей, на их мнение, причем без различия, к какому сословию они принадлежат. Держа путь «по своим землям», не следует позволять прислуге «пакости деяти, ни своим, ни чюжим, ни в селех, ни в житех», не то «кляти вас начнуть»; в дороге ли, на отдыхе – всюду проявить внимание к чужому горю, напоить и накормить убогого, навестить больного; встретив «мертвеця» (похоронную процессию), проводить ее, «яко вси мертвени есмы» (все мы смертны). А более всего подобает чтить «гостя», откуда бы он ни пришел, простолюдина ли, знатного ли, посла ли – все едино. Хорошо бы почтить его «даром» (подарком), но «аще не можете», то «брашном и питьем». Скаредничать тут не следует, ведь гости мигом разнесут худую или добрую славу по белу свету, «мимоходячи прославять человека по всем землям, любо добрым, любо злым». Как мы неоднократно видели, сам Владимир Мономах неизменно старался облечь свою политику в легальные формы и иметь на своей стороне общественное мнение.

Но люди людьми, а начало всему доброму все-таки «страх Божий», его нужно «иметь выше всего». Переходя к нравственным предписаниям христианства, Мономах сразу спешит заверить читателя, что «Божья заповедь» вовсе «не тяжька».

Заслужить Царствие Небесное можно и без изнурительных аскетических подвигов. Терпеть «одиночьство» (затворничество), «чернечьство» (монашество), «голод» (изнурение себя постом) – удел немногих «добрых». Обычный мирской человек может «улучити милость Божию» тремя «малыми делами», которые сам «Господь показал ны»: покаянием, слезами и милостыней. В церкви и дома, перед сном нужно произнести одну покаянную формулу, ее и запомнить нетрудно: «Якоже блудницю и разбойника и мытаря помиловал еси, тако и нас грешных помилуй». Если же и эта молитва чересчур сложна, а «инех не умеете молвите», то просто твердите «втайне» (про себя): «Господи, помилуй». А к тому ежевечерне («ложася») один земной поклон (если занеможется, три поклона) – и накопившихся за день грехов как не бывало: «Тем бо ночным поклоном и пеньем [молитвой] человек побежаеть дьявола, и что в день согрешит, а тем человек избывает».