Гагаи том 1 - Александр Кузьмич Чепижный

закуси. Да песню заиграй — не все по упокойникам скулить.

Емельян всякий раз находит повод упрекнуть жену в том, что при их достатке и положении по своей охоте плакальщицей ходит на похороны. Это унижает его, злит. Уже и запрещал, и стыдил, и по-мужниному учил. Никак он не хочет понять того, что Глафира в те причитания всю свою боль вкладывает, свою судьбу оплакивает. А еще — тешит себя надеждой, что за ее доброе дело бог смилуется, ниспошлет ей радость материнства.

Безропотно сносит Глафира мужнины насмешки. Знает: пьяному лучше не перечить. Кинулась за холодцом.

Снова все усаживаются.

— Чарочка моя, на золотое блюдце поставлена, — провозглашает Михайло свою любимую присказку. — Кому чару пить?

Егор Матвеевич отодвигает свой стакан, прижимая руки к груди и разводит их в стороны — дескать, извиняйте, не могу больше.

— Не-е, сосед, — тянет Илья, осовело уставившись на Егора Матвеевича. — Хорош ты человек, а пьянеть вместе будем. Не терплю тверезых. Верно?

Пьют хозяева. Заливают свое горе. А главное, про Илью не забывают — знай подносят. Нащупали его уязвимое место — слабость к дармовой выпивке да еще к похвалам и лести. Один перед другим стараются. Помаленьку, полегоньку и втянули в свою компанию.

А ведь когда-то Илья и в рот не брал спиртного. Когда-то и в мыслях не было, что вот так, запросто, будет угощаться за одним столом с самим Егором Матвеевичем. Все началось после избрания его секретарем ячейки. Один идет с нуждой или по какому делу — несет бутылку. Другой, третий... Не устоял. Со временем в привычку вошло. Принимал подношения, как должное. И покатился под уклон. Что ни день — пьянка. К вечеру, бывает, и хаты своей не может найти.

Мутнеет у Ильи разум, хмель кружит голову. Но он еще держится, подпевает Глафире, которая высоко повела разудалую озорную песню.

А Емельян поет свое. Он пьян не меньше Ильи. Обхватив голову, склонился над столом, заунывно тянет:

...После-э-дний нонешний дене-о-че-эк,

Гул-ляю с вами я, друзья,

А за-а-а-а-втра ра-а-но, чуть свето-о-че-эк,

Запла-а-чет...

— Будет тебе, — толкает его в бок Михайло. — Завел заупокойную.

Емельян упрямится:

За-а-плаче-эт...

Внезапно обрывает пение, поворачивается к Михайле:

— Эх, брат, тоска ест поедом. Вещует недоброе.

— Помолчи! — сердится Егор Матвеевич. Обнимает Илью. — А скажи, друг наш, Спиридоныч, что ото поговаривают про ликвидацию? Как ее понимать с партейной стороны?

Илья косится на него, усмехается:

— Под корень, значит. Со всем гнездом в далекие края.

Егор Матвеевич настораживается.

— Это как же: в заточение или на поселение?

— Кого на поселение, кого и без высылки — хозяйство отберем, — хвалится Илья. — А сопротивление окажет — и подале загремит.

Егор Матвеевич с силой трет короткую багровую шею. Ничего не вышло из того, что было задумано, что так тщательно готовилось. Сорвалось выступление донцов, и распалась вся цепочка заговора. Все рухнуло. Сиди и жди, как вол обуха, этой самой ликвидации.

Из глубины дремучей души Егора Матвеевича поднимается протест. «Нет, — думает, передергивая плечами, будто пытаясь скинуть навалившуюся тяжесть. — Не дамся. А ежели скрутят — еще кой-кого прихвачу с собой».

Он уже прикинул и так, и этак. Остаться, конечно, лучше. Пусть забирают хозяйство. Егор Матвеевич постарается большую его часть перевести на деньги, рассовать по знакомым, припрятать.

— А что, коли я заявочку составлю? — доверительно шепчет Илье.

— Какую еще заявочку?

— Ну, дескать, по доброй воле и сознательности отдаю свое добро.

— Думаешь, поможет?

Егор Матвеевич жмется к Илье.

— Иметь такого друга и бедкаться?

Илья доволен. Нравится, что возле него увивается некогда гордый и недоступный Милашин. А Егор Матвеевич продолжает:

— Ты не сомневайся. Дружба дружбой, а в долгу не останусь. По-царски одарю.

— Покупать меня вздумал?! — вдруг зло прищуривается Илья. Видимо, в его пьяной голове еще жила какая-то здравая частица рассудка, — Покупать?!

— Тихо ты, — шипит Егор Матвеевич.

Шутки шутить Егор Матвеевич не намерен. Маркел тоже ерепенился, да теперь ему осталось недолго в чести ходить. Егор Матвеевич обид не забывает. Задался целью извести — изведет. Уже и подложное письмецо заготовлено. Надо только пару винтовок, для верности, незаметно подкинуть на подворье. После этого непременно спросят, зачем в колхоз пошел.

О, Егор Матвеевич себе на уме. Уж если на то пошло, найдет способ разделаться и с Ильей. Потому и не договаривает, умолкает на полуслове.

В разговор вмешивается Емельян. Хотя и пьяный, а соображает, каким боком выйдет ему ликвидация, если в самом деле к тому идет.

— Принимай меня, Ильюшка, в колхоз! — приказывает. — Незамедлительно.

— Лишь тебя, Косой, нам не хватает, — дерзко отвечает Илья, то ли обозленный недвусмысленной угрозой Милашина, то ли рассерженный тоном и абсурдными притязаниями Косова.

Емельян таращит на него глаза, ошеломленно оглядывается, будто ищет поддержки.

— Чули, люди добрые? — спрашивает растерянно. Михайло ястребом нацеливается на Илью.

— Пес служит тому, кто его кормит, — роняет угрожающе. — Или не знаешь, чье пьешь?

Емельян не склонен морализовать. Без лишних слов размахивается, бьет своего обидчика по уху. Илья судорожным движением выхватывает из кармана наган. В то же мгновение его руку крепко сжимает Егор Матвеевич. Оглушительно гремит выстрел. Пуля, просвистев над головой Архипа, впивается в стенку.

— Ох ты, стэрво собачэ! — грозно поднимается Архип. Сильный удар валит Илью на пол. — Ох ты падло! — дискантом вопит огромный хуторянин. — Щэ й за наган хапаєшся?!

Егор Матвеевич передает отобранный у Ильи револьвер Михайле. Он не настолько глуп, чтобы самому ввязываться в драку. У Михайла дико сверкают глаза, по-пыжовски раздуваются ноздри.

— Становись, гад, к стенке! — хрипит.

Емельян бьет каблуком Илью в грудь.

— Вставай! Вставай! Разлегся, как у себя дома.

Илья стонет, пошатываясь, поднимается. Редкие его волосы прилипли ко взмокшему лбу, на бледном лице кровь. Увидев ее, компания звереет.

— Ему еще кровей пустить! — вопит Анна.

Беспалый Михайло всею ладонью взводит курок.

— Так ему, так, — сычит Милашиха.

— Э, ни! — вмешивается Архип Марьенко. — То мы завжды встыгнэмо. — Отводит руку Михайлы. — Хай танцює!

— Потешь добрых людей! — выкрикивает Емельян. — Не то расстреляем.

— Ну-ка, коли жизнь дорога!

Илья хоть и пьяный, а танцует Наурскую,