Восьмая личность - Максин Мей-Фан Чан

«Постарайся сегодня поменьше повелевать, — говорю я себе. — Расслабься. Дай ей дышать».

Однако как только я вижу, как она выходит на крыльцо и по-детски машет тонкими руками — стоя в коротеньком красном платьице, — все мои благие намерения вылетают в трубу.

Я вылезаю из машины, Сюзанна подходит, обнимает меня за шею, небрежно, как малыш, и чмокает меня в щеку.

— С днем рождения, дорогая, — говорю я.

— Спасибо, папа, — говорит она, бросая взгляд на пассажирское сиденье. — Кажется, ты забыл привезти десерт.

Я хлопаю себя по лбу.

— Проклятье, — говорю я, — совсем забыл. Прости.

— Все в порядке, — улыбается Сюзанна. — Я прощаю тебя.

— Ты наказана и сидишь дома! — кричит Элла, тыча наманикюренным пальцем в грудь Грейс.

— Фи. Ты мне не мама! — кричит та. — Нечего устанавливать свои правила!

Я встаю между ними — рефери, — Грейс расправляет плечи и облизывает губы.

Я замечаю, что у нее округлились бедра. Припухли губы, словно укушенные пчелой. Затянута талия. На веки аккуратно нанесен черный лайнер.

— В настоящий момент я твой ближайший родственник после мамы! — заявляет Элла. Хотя она всего на пару дюймов выше сестры, она хватает ту за шиворот джинсового бомбера. Она с такой яростью сжимает кулаки, что у нее покраснела кожа.

Грейс смотрит на нее с вызовом.

— Иди в свою комнату, тупица, дрянная девчонка!

— Пошла ты!

— Хватит! — ору я.

Элла разжимает пальцы и делает шаг назад. У нее дрожат руки, и она прячет их в карманы джинсов.

— Если ты хоть раз еще что-нибудь украдешь, я, клянусь…

— Что? — налетает на нее Грейс.

— Я…

Взгляд Эллы останавливается. Ее дыхание становится поверхностным и рваным.

— Они были нужны мне для школы, — говорит Грейс дрожащим голосом и краснеет. — Мои мне малы. Все будут смеяться надо мной. Я не могу ходить на физру в шортах, которые сползают с моей задницы!

На мгновение я принимаю сторону Грейс. В своем третейском суждении я основываюсь на воспоминаниях о жестоких детях из благополучных, надежных семей. Где есть обеспеченные родители. Домашняя еда. Умная техника. На воспоминании о том, как я, тринадцатилетняя — такого же возраста, как Грейс, — сделала трафарет и нарисовала эмблему «Найк» на своих дешевых кроссовках. Черный перманентный маркер выдержал испытание дождливой погодой и унижением.

— «Нужно» и «хочу» — это две разные вещи, — резко говорит Элла.

— А тебе нужны те новые сапоги, что Навид купил тебе на прошлой неделе?

— Это подарок.

— За то, что показала ему свои сиськи, да?

— Заткнись! Ты ничего не знаешь, тупица.

Ничья.

— Иди в свою комнату! — Элла указывает на дверь.

Грейс устремляется вперед, задевая ее плечом.

— Чертова стерва! — кричит она.

Элла устало падает на диван и роняет голову на руки. Ее обычно аккуратный «боб» растрепан.

— Спасибо, что пришла. Нет, ну ты видишь?

— Будь помягче с ней, — говорю я. — Она еще ребенок.

Элла вскидывает голову и хочет что-то сказать.

Молчание.

«Грейс не виновата, — шепчет Онир. — Элла сама научила ее воровать».

«Ага, — соглашается Долли, — ты ведь о той кожаной куртке?»

«Именно», — отвечает Онир.

Я прислушиваюсь к ним, надеюсь, что они подскажут, о чем мне говорить дальше. Выразят свое мнение в отношении Эллы, наказывать ее или осуждать.

«Какая же она лицемерка», — возмущается Раннер.

— Значит, он купил тебе новые сапоги? — не без сарказма говорю я.

— И что из этого? — спрашивает Элла, обращаясь к полу.

— А то, что, может, ты подаешь Грейс неправильный пример, — говорю я. — С одной стороны, ты хочешь, чтобы она была честной и хорошей, но с другой стороны, она видит, как ты принимаешь подарки и сама воруешь из магазина. Ее это сбивает с толку. Послушай, я не хотела ничего говорить, но думаю, что тебе не следует принимать подарки и деньги от Навида. Это подталкивает его к неверным выводам, а ты выглядишь слабой. Грейс должна равняться на свою старшую сестру, а мне нужно уважать свою подругу. Сейчас же ей не на кого равняться, а мне некого уважать.

Она устремляет на меня мрачный взгляд.

— Заткнись, Алекса. По идее, ты должна быть на моей стороне.

Я слышу, как Грейс что-то бросает. Стук. Но не звон осколков.

Элла орет в дверь, за которой находится Грейс:

— Немедленно прекрати!

Она откидывается на спинку и смотрит в потолок. В ее глазах слезы.

Я жду.

— Где ваша мама? — наконец спрашиваю я.

— Не знаю. — Элла пожимает плечами. — Оставила сообщение. Будто ей надо ненадолго уехать из города. Вероятно, тут замешан какой-то мужик.

«Какова мать, такова и дочь», — говорит Раннер.

«Ш-ш-ш», — предупреждает Онир.

Я сажусь рядом с ней. Старый диван продавлен, набивка стала тощей и комковатой.

— Хочешь, я поговорю с ней? — предлагаю я. — Я могу переночевать у тебя, дать тебе передышку.

— А разве тебе утром не надо на сеанс? — спрашивает она.

— Я могу его отменить, — отвечаю я. — Попрошу Анну позвонить.

— Было бы здорово. — Мой Здравый смысл улыбается.

Слезы уже высохли, руки вынуты из карманов и сейчас спокойно лежат на коленях. Она кладет голову мне на плечо.

— Они были с большой скидкой, — говорит она, — эти самые сапоги.

Я сверяюсь со своим ежедневником и вижу, что у меня есть двухчасовое «окно». Сообщение Анны Ву, оставленное в регистратуре, добавляет еще одну отмену на этот день.

«Я мог бы отправиться на пробежку, — раздраженно думаю я, — или сварить яйцо. Или, может, почитать газеты, поваляться в постели».

Возмущенный, я иду на кухню и скармливаю френч-прессу четыре совочка крепкого колумбийского, прикидывая, что мне делать с самим собой. Почитать? Поработать с медкартами? Позвонить Мохсину?

«Успокойся, — говорю я себе, — наслаждайся жизнью, тишиной и покоем».

Неожиданно в голове возникает образ Алексы — как она больная лежит в кровати. Я представляю ее спящей. Ногти на ногах покрашены красным лаком. Интересно, пижама у нее белая? Из хлопка? Или из тонкого шелка? Я быстро прогоняю этот образ.